— Сию минуту приду. Я лучше пойду и узнаю в чем дело, — сказал он мне, — а то потом ищи его по производству.

Через некоторое время он возвратился страшно расстроенным.

— Знаете, Валентина Алексеевна, беда! Они твердо решили затянуть меня в партию, и мне не отвертеться. Прихожу я сейчас к Хубиеву, а у него сидит мастер макаронной фабрики, которого я знаю очень мало. "Вот тебе, Стрючков, один поручитель, — сказал Хубиев, указывая на мастера, — а вторым буду я сам. Нам не нужно долго знать человека, чтобы видеть, что он свой! Партии нужны такие люди как ты". Мастер, его фамилия Симонов, подтвердил: "Я поручусь за тебя, только прежде я хочу поговорить с тобой, узнать твою биографию". Ну скажите, могу ли я теперь отказываться? Какие причины выставлять? Просто не согласиться — значит поставить под удар мое положение здесь, как раз теперь, когда не сегодня-завтра меня сделают мирошником, мне уже в тресте сказали: как кончу переоборудование, так и получу мельницу.

— Вы можете еще оттянуть, сказать, что хотите изучить устав и историю партии, подготовить себя.

— Я это говорил, но Хубиев просто рассмеялся: "Что ты, тов. Стрючков, недавно кончил техникум, а не знаешь, чего добивается партия? Один вечер посидишь над уставом и довольно". Я пойду, В. А., я расстроился и ни о чем думать не могу. И жена будет недовольна, теперь меня совсем дома не увидишь, буду по собраниям шляться каждый вечер.

У меня тоже неприятности по службе. Нам на фабрику прислали старый насос с маслобойного завода. Гл. инженер сказал мне: "Вы, В. А., отложите всю свою работу и займитесь установкой насоса".

Я сделала все, что считала нужным. Директор очень интересовался установкой насоса, он ожидал, что с новым, более мощным насосом пресс будет давать больше продукции. Несколько раз в день он подходил к месту установки и говорил монтажникам: ,Давай, ребята, работай поживее!" Наконец работа была закончена, насос проверили, но когда его подключили к прессу, он отказался работать на заданное давление. Мы бились с насосом две смены, пресс не работал, директор ругался.

Наконец Ник. Ник. сказал директору, что нужно заменить одну деталь.

— Сколько же на это времени понадобится?

— Два дня. Мы переведем пресс на старый насос.

— Как это так, — возмутился директор, — вы целую неделю возились с этим насосом, а теперь хотите еще два дня. Вы знаете, работа нового насоса запланирована на этот месяц? Кто будет отвечать за невыполнение плана? Сидит у вас целая куча инженеров, а когда нужно решить техническую задачу, так никто ничего не знает!

Директор не слушал никаких объяснений, выругался страшными словами и почти выгнал Н. Н. из кабинета, обещая послать на него жалобу в наркомат.

Главный инженер был страшно возмущен грубостью и расстроен. Мне тоже от него попало.

— В. А., я дал вам инструкцию осмотреть и обдумать все, что касается насоса. Вы не отнеслись к этому заданию с достаточным вниманием, вы теперь интересуетесь только прессами!

— Но ведь вы знаете, что насос раньше работал на масле.

— Мало ли что я знаю, вы должны были проверить и предупредить о всех осложнениях.

И он прав, я не думаю, чтобы он согласился на замену клапанных седел без проверки в производственных условиях, но во всяком случае он, зная, что замена возможна, предупредил бы об этом директора и избежал бы неприятности. Я страшно расстроилась. Придя домой вечером, на два часа позже нормального окончания работы, я увидела очень мирную картину: в столовой на кушетке сидели Сережа и Наташа, с увлечением что-то рисуя.

— Мама, посмотри, какую красивую лошадь нарисовал мне папа, — подбежала она ко мне, показывая рисунок, — серая и вся в яблоках!

— Отстань, — сказала я ей грубо, — мне не до картинок.

Потом, заметя, что стол стоит накрытый для обеда и они ожидали меня, я сказала с раздражением:

— Почему до сих пор не пообедали? Я могла бы еще несколько часов не прийти, а вы все бы ждали?

Сережа, видя, что я расстроена, не ответил, Давыдовна шмыгнула в кухню, но Наташа не могла перенести такой несправедливости.

— Ты чего ругаешься? — спросила она вдруг. — Вот подожди, я выучусь колдовать, так я превращу тебя в крысу! И мы с папой выгоним тебя в подполье, тогда будешь знать, как ругаться ни за что!!

Сережа приподнялся с кушетки, вероятно, боясь, что я могу ее ударить. Но мне было не до того, я как громом была поражена ее выходкой, она никогда до этого не говорила мне дерзостей. На лице ее был написан гнев и испуг, она сама испугалась того, что сказала. Я ушла в другую комнату.

Переодеваясь в другой комнате, я слышала, как отец делал ей выговор:

— Как же ты посмела сказать маме такую грубость?

— А чего она пришла злая?

— Она не злая, она целый день работала и устала. А теперь ты еще расстроила ее, иди проси у нее прощение.

— Мама, ты меня прости, — подошла ко мне Наташа, — я не хотела выгнать тебя в подполье надолго, только на одну минуту, а потом мы бы позвали тебя назад к нам.

— Я надеюсь, ты больше никогда не подумаешь сделать такую ужасную вещь твоей маме, даже на одну минуту.

— Никогда, — сказала она и, вздохнув с облегчением, убежала к отцу.