— Ах, до чего обеднела жизнь на Кубани! — сказал папа с сожалением. — Ведь раньше здесь выращивали десятки разных сортов: начиная парниковой редиской и огурцами в самом начале апреля и кончая осенними арбузами и дынями-зимовками, которые держались до Рождества. А теперь что? Позволяют колхозам сеять только пшеницу да кукурузу. Я и не помню, сколько лет уже я не видел на базаре цветной капусты, салата, зеленого горошка. А было времечко, когда болгары, снимавшие под огороды заливные луга за Кубанью, выращивали десятки разнообразных овощей, даже артишоки и спаржу. Я был ж.-д. машинистом в царское время, а поел в своей жизни и цветной капусты и спаржи, спаржу, правда, больше из любопытства пробовал, дорогая она была. А вот вы, советская аристократия, свежей спаржи никогда-то и не видели. Колхозникам ее невыгодно разводить, а частнику было выгодно!

— Я и вправду живой спаржи не видела.

— Да и цветную капусту, кабачки, зеленую фасоль, редиску и салат в мае, а потом синенькие и болгарский перец ты ела только потому, что у колхозников есть приусадебные участки; иначе при колхозном строе и их тебе не пришлось бы увидеть, как спаржу! Ожидать, что казак будет работать с таким же жаром в колхозе, как на собственной земле, это все равно как ожидать, что воспитательница в приюте заменит родную мать; такие случаи возможны, но как исключения, а не как правило. Колхозы — это гиблое дело!

Лиза пригласила нас в гости в день рождения Любочки. Компания собралась небольшая. Кроме отца Любочки, которого она пригласила потому, что он каждый день ожидал вызова в военкомат и отправки на фронт, были приглашены мы и бабушка, мать Игоря. Разговор, конечно, все время вертелся вокруг войны.

— Сегодня по радио сообщили, что отдали Житомир, — сказал папа, — смотри, не сегодня — завтра отдадут Киев.

— Киев немцы пока не забирают, они его обошли. Скоро отдадут Харьков, — уверенно сказал Игорь, который, очевидно, слушал немецкие сводки.

— А сегодня на базаре одна беженка рассказывала, что немцы уже забрали Полтаву.

— Лиза, я тебя уже предупреждал: не подходи к беженцам и не слушай их разговоров. Попадешься ты когда-нибудь! Вчера на вокзале арестовали одного беженца за разговоры и, возможно, сразу же пустили в расход. Власти города все время объявляют, что многие беженцы подкуплены немцами распространять панику. Даже удивительно! Почему бы не давать сводки с фронта более похожими на правду? На каких глупцов они рассчитаны? Только глухой и слепой не знает, в каком положении дела на фронте.

— Совсем не на глупцов, а на нас с вами. Печать и радио ведь только для пропаганды. Так заведено с самого начала революции, все к этому привыкли и корректируют сами все, что читают и слышат. Только представьте себе, что вдруг советское командование объявило бы сегодня правду, что, скажем, бои идут за Сталино; все бы поняли, что бои идут на самом деле под Ростовом, и пошли бы грабить мучные склады, а мы с вами — макаронную фабрику, ближайший объект наших вожделений.

— Ну конечно, правда, — подтвердила мать Игоря, — ни один человек, у кого мозги в порядке, не поверит тому, что пишется в газетах. Вот Игорь пойдет на фронт, так он будет писать нам письма со всеми подробностями; не открыто, конечно, а завуалировано.

— Ожидайте подробностей! Я недавно получил письмо от товарища с фронта, да еще от коммуниста; девяносто процентов зачеркнуто цензурой, только и осталось: здравствуй да прощай!

— Придется ждать, пока вам дадут отпуск.

— Ждать придется долго. Отпуск дают только раненым, а я постараюсь, чтобы меня не ранили.

— Не убережешься!

— Уберегусь! Солдат из меня будет боевой, как пример для подражания я наметил бравого солдата Швейка. Как только узнал, что меня скоро призовут, перечитал книгу с начала — так сказать, подковался. Хочу даже взять ее с собой на фронт.

Скоро Игоря призвали и он пришел прощаться.

— Ну что, взяли с собой справочник по военному делу Швейка? — спросила я.

— К сожалению, нет, в походной сумке не оказалось места.

Перед самой войной нашего инженера по организации труда перевели на постоянную работу в обком партии и на его место поступила женщина-инженер, еврейка. Она тоже партийная, но не из заядлых; очень увлекается своей работой и наш с ней разговор вращается главным образом около комбината. Сегодня она пришла очень расстроенная.

— В. А., вы видели, как много беженцев в Ростове?

— Я видела нескольких на базаре.

— Что там на базаре! Вы пойдите посмотрите, сколько их на вокзале ждут пересадки.

— А вы ходили?

— Ходила, вчера вечером. Мне сказали, что беженцы главным образом евреи с Западной Украины и я пошла посмотреть и поговорить.

Я тоже слышала, что беженцы главным образом евреи из Западной Украины; их легко отличить по одежде. Одежда, хотя измятая и запачканная, заметно лучшего качества, чем у советских граждан. Беженцев из советских областей не было. Люди, смеясь, говорили, что прожженные советские граждане могут бежать только "отсюда".