Из трюма выскочил мичман Аполлон Говоров. Он спешил сообщить командиру, что трюм вот-вот окончательно заполнится водой и тогда корабль неминуемо пойдет на дно.

Трескин воспринял известие внешне спокойно.

— Хорошо! — кивнул он. — Ступайте и выводите людей наверх!

Затем подошел к стоящему поодаль кораблестроителю Ершову:

— Василий Артемьевич, сколько времени продержимся еще на плаву?

Ершов на минуту задумался, затем ответил:

— Еще до Нордкапа я велел вашему трюмному унтер-офицеру Вахрушеву забивать пробками пустые бочки. Таковых у нас в трюме более трех сотен. Думаю, что по этой причине затопление трюма нам гибелью не грозит. Бочки будут нас поддерживать. Беда в другом Вода пойдет выше, да и штормовая волна будет постепенно разрушать корпус. К тому же наличие мачт может способствовать нашему опрокидыванию.

— Сколько выдержит корпус? — спросил командир.

— Если ветер не уменьшится, то, думаю, суток двое! — отвечал старый корабел.

Трескин с некоторым недоверием поглядел на него.

— Да, да, Павел Михайлович, не сомневайтесь! — укоризненно покачал головой Ершов. — За то, что я сработал своими руками, отвечаю головой!

Предположение создателя «Ингерманланда» полностью подтвердилось. Предусмотрительно подумав о пустых бочках, старый корабельный мастер надолго продлил жизнь своему детищу.

Однако «Ингерманланд» уже подстерегала другая опасность, о которой тоже говорил опытный корабел: корабль все больше и больше заваливался на борт, черпая воду левым фальшбортом

— Будем рубить мачты! — вздохнул Трескин. — Иного выхода нет! Прежде всего надо избавиться от грот-мачты. Она сейчас наиболее опасна!

Тотчас к грот-вантам кинулись дюжие молодцы с топорами в руках. Несколько взмахов — и страшный треск возвестил всем о том, что грот-мачта полетела в волны. «Ингерманланд» сразу выпрямился. Кое-где, радуясь этой маленькой удаче, кричали «ура». Но, как оказалось, радоваться было рано. Грот-мачта, удерживаемая многочисленными снастями, не желала расставаться с кораблем. Рухнув в воду, она по-прежнему, хотя и значительно меньше, кренила корабль своим весом. Оставлять ее в таком положении было равносильно самоубийству. Кому-то надо было пробраться на погруженные в волны руслени и перерубить удерживавшие мачту снасти.

— Да, забот не убавилось! — мрачно сказал командир. — Кличьте охотников!

Первым прибежал мичман Володя Греве. Срывающимся от волнения голосом юноша заявил, что почтет за честь исполнить столь рисковое дело.

— Возьми пару матросов из добровольцев и ступай с Богом! — напутствовал его командир. — И… береги себя!

Обвязавшись концом веревки и вооружившись топором, Греве бесстрашно бросился на левый руслень. Несколько матросов, тоже из охотников, его страховали.

Греве, меж тем, пробирался к мачте. Мгновение — и первая волна захлестнула смельчака с головой. Там, где только что находился мичман, пузырилась пена. По палубе «Ингерманланда» пронесся стон: неужели погиб? Все замерли.

— Смотрите! Смотрите! — внезапно закричал кто-то из матросов. — Он жив!

— Где? Где? — неслось отовсюду.

— Да вон же, вон! — показывал рукой матрос. — Левее!

И точно: левее места, куда вглядывались люди, целый и невредимый, едва виднелся в темноте мичман Греве. Не теряя времени, он уже вовсю рубил толстые намокшие ванты. Удар — еще… еще… И новая волна… Еще несколько ударов — и снова его захлестывает бурный штормовой поток… Наконец перерублен последний подветренный талреп, и грот-мачта, вначале будто нехотя, а затем все быстрее и быстрее, заскользила на борт, короткий всплеск — и вот она уже качается неподалеку от «Ингерманланда».

Весь промокший до нитки, с разбитым лицом, Володя Греве взобрался на палубу. Сейчас он обманул смерть, в другой раз это ему уже не удастся…

На жилой палубе, последнем ярусе нижних помещений, шла тем временем не менее отчаянная борьба. Работая по грудь, по горло в стылой воде, люди сражались до последнего.

Говорят, что во время опасности человеческие силы утраиваются. У ингерманландцев они, наверное, удесятерялись! Когда старший офицер Истомин доложил Трескину, что матросы на руках перенесли с ростр на шканцы двенадцативесельный катер, на котором предполагали эвакуировать женщин и детей, тот не поверил, пока сам не увидел

— Я не могу не верить своим глазам! — сказал Трескин. — Но все равно это невозможно!

В катер загрузили запасы воды и провизии, но спустить его пока не было возможности из-за большого крена корабля.

— В крайнем случае будем просто сталкивать за борт, а там что бог даст! — решили моряки.

Тем временем артиллеристы во главе со штабс-капитаном Андреем Чевгуздиным выбрасывали за борт пушки и ядра, чугунный и каменный балласт.

Вести ж, поступаемые на шканцы со всех сторон, были одна другой тревожнее. Корабль все больше и больше оседал в воду, и хотя люди знали, что в ближайшее время он затонуть не должен (в трюме — множество пустых бочек), они не на шутку были обеспокоены опасностью не менее страшной. Полузатонувший «Ингерманланд» становился легкой добычей штормовых волн, которые с каждой минутой все легче и легче перехлестывали через его осевший в воду борт.

К концу подходила и неравная борьба на жилой палубе. Ударами волн одну за другой выбило задрайки из носовых клюзов, и вода, клокоча, с бешеной силой хлынула внутрь корабля.

— Все, робяты, более тут ничего сделать не можно! — крикнул кто-то из остававшихся там матросов. — Пора выбираться, пока здесь навсегда не остались!

Но один человек все же решил остаться на заливаемой водой палубе. Это был артиллерийский унтер-офицер Баев. Решение он принял отчаянное! Унтер-офицер задумал все же пробраться к носовым клюзам и заткнуть их. Попрощавшись с товарищами, Баев по горло в воде двинулся в свой страшный путь. Назад отважный моряк не вернулся. Никто так никогда и не узнал, каков был его конец, удалось ли ему исполнить свой замысел. В памяти ингерманландцев остался лишь его подвиг — подвиг, достойный поклонения.