Шрифт:
Приходилось частенько недоедать и недосыпать… однако, Степана Осиповича отличала положительная, в глазах Семёнова – черта – вражда к рутине, к канцелярщине… Особенно не терпел адмирал излюбленного приёма российского чиновничества, именуемого – «гнать зайца дальше» – это когда во избежание ответственности за решение вопроса (часто мнимой) – сделать на наисрочнейшей бумаге какую-нибудь надпись и послать в другое присутственное место – на заключение, или хотя бы для справки…
В этом случае Макаров делал резкие выговоры, грозил ответственностью, стучал кулаком по столу, запускал боцманский загиб, а однажды запустил в портового чиновника и графин с водой… не попал.
Семёнов глубоко сочувствовал такому настроению начальства и был готов служить ему по мере сил…
Пока нынешней осенью не запахло войной…
Семёнов заволновался – и стал проситься туда, где родная ему Эскадра готовилась к бою…
Глава четвёртая. «Каждый раз, когда мы любим…»
Здесь, в глубине твиндека – не было даже лучика света белого… только жёлтый отблеск электрической лампочки – которая тоже за решёткой, будто каторжанка…
Здоровенная, с плоским, тупым лицом, бабища остановилась перед нарами, на которых устроилась бессрочно-ссыльно-каторжная Елена… и откровенно стала её разглядывать своими свинячьими глазками…
«Эй, ты – красючка! Ишь ты какая, чистенькая… Подь сюды!»
«Зачем? Мне и здесь неплохо…»
«Чаво-о-о? Ты што там прогундела?»
«Гундишь – это ты, труперда сифилитическая. А я – говорю…»
«Как… как…»
«Каком кверху. Пша отсель.»
Бабища рванулась вперёд, вытянув перед собой жирные, похожие на сосиски пальцы, готовясь вцепиться а Еленины златые кудряшки…
Но та – не доставила ей такого удовольствия. Легко, грациозным движением увернувшись от тянущихся к ней лап, Елена легонько, как кошка лапкой, пару раз мазнула обратной стороной ладони по лицу нападавшей… Крохотный стальной шип, выскочивший с внутренней стороны простенького с виду колечка, «похерил» жирную морду тюремного кобла, оставив на ней косой андреевский крест…
Баба завыла, схватившись руками за хлынувшее кровью лицо… а сидевшая рядом с Леной прозрачно – белая блондиночка, воспользовавшись моментом, сначала врезала коблухе по сухожилиям, уронив ту на колени – а потом неуловимым движением вонзила ей – тут же выдернув – в ухо вязальную спицу…
НеудаТная бабища грянулась навзничь, подёргалась и затихла…
Под ее подолом стала растекаться зловонная лужа…
Лена сердито обернулась к блондинке:«И зачем ты полезла? Не тебя ебут – и ты не подмахивай!»
Блондинка аккуратно вытерла от алой крови своё имущество:«Сегодня тебя, а завтра меня? Нет, дорогая, нам, душегубкам, надо держаться заодно… Кстати, меня зовут Кэт. Приветик!»
(Ретроспекция.
Ранним утром 11 июня 1903 года Сарра Исааковна Перельманц вышла, держа в руке ночное судно, дабы опорожнить яго в отхожее место, расположенное во дворе дома нумер 13 по Малой Арнаутской… Но не прошло и пары минут, как Сарра Исааковна вступила на порог нужного места – как тихий дворик огласился её истошным криком…
В дырке сидения уважаемая домохозяйка увидала, что в выгребной яме – плавает лицом вниз утоплый труп… Особый ужас у прибежавших жителей вызвало даже не то, что труп принадлежал юной барышне – а то, что она была одета в подвенечное платье с когда-то белоснежной фатой…
Шарманка. Мелодия «Разлука ты, разлука-а-а…»
«Встретились Ваня с Марусей,
И стали оне дружить!
Недолго оне дружили,
Как Ваня говорит:
„Напрасно, Вы, Маруся,
Расчитывайте на брак!
У Вас ничого не выйдет-
Я не такой дурак!“
Маруся враз смекнула,
Что дело пошло хужей -
И мигом в себе воткнула
Шышнадцать столовых ножей…»
Ну, примерно так…
И что интересно – ещё в 1864 году великолепный Лесков ВЫВЕЛ свою Екатерину Измайлову… Но когда, спустя двадцать пять лет после шумного скандала с «Леди Макбет Мценского уезда», в семье скромного фельдшера Измайлова родилась девочка – не нашёл ничего лучшего старый, сорокалетний сельский эскулап, как назвать её Катериной…
Может, потому, что вправлял он вывихи, рвал больные зубы и принимал роды в колонии Катериненгоф… Одесский уезд, Херсонская губерния…
Пышно жили одесские немцы! После опрятной немецкой нищеты – на черноморском, чернозёмном, бескрайнем просторе… где, как золотые волны, колыхалась пшеница… Волы у колонистов – что хаты… и хаты – что в Неметчине герцогские дворцы…
Старый фанагорийский солдат, из кантонистов, чудом выбившийся в «фелдшарА», получивший после тридцати лет беспорочной службы бессрочный отпуск (потому как с десяти годов в строю, в родной полк его в мешке привезли, прихватив где-то на уличке безвестного местечка), женился на бедной сироте-бесприданнице, престарелой, тридцатилетней Гретхен… построил беленькую хатку возле ставка, посадил вишнёвый садочек… и зажил себе…