«Владимир Иванович, а у Вас, извините, оружие есть? М-да… в чемодане, значит… ну, держите вот мой „Бульдог“, только за-ради Бога, не пальните мне в спину… нет, он бескурковый, просто жмите вот на крючок и всё… да что я… мне не впервой, как там у Щедрина – послал капитан-исправник свою фуражку, этого было достаточно…

Ну, Господи благослови… ВСЕМ СТОЯТЬ! ПОЛИЦИЯ!

М-да… то-то мне показалось, странной такая… мёртвая тишина…»

И действительно – обитатели этого полуподвала вряд ли когда уже побеспокоят жителей бельэтажа…

В маленькой, сводчатой комнатке, где чадила под почерневшем от пыли, с висящими по углам клочьями паутины потолком «летучая мышь» – стоял сырой, душный, медный запах свежепролитой крови… В свете слабенькой лампы, в которую явно следовало бы добавить керосина, залившая:деревянный стол, с горой грязной посуды и опрокинутым штофом, железную кровать с никелированными шариками и лоскутным разноцветным одеялом, доски давно не метённого пола – кровь казалась чёрной…

Шкуркин нагнулся и потрогал кровавую лужу пальцем:«Ого, свеженькая… только что не дымиться…»

Семёнова опять замутило… но на этот раз он сдержался – привычка, великое дело…

«Владимир Иванович, отдайте мне револьвер, а то – не приведи Бог, уроните… и сходите, пожалуйста, во двор – пусть Сунь понятых приведёт… эх, черт, черт возьми, что-то мы опять опаздываем… надо же, три трупа, одна из них баба -эк, она умом-то пораскинула, по всем стенам ошмётки, а ещё говорят, что у блондинок мозгов нет…»

«Блуа-а-а-а-а…»

«Бульдог» вывалился из разжавшихся пальцев, упал на кедровые половые плахи, и громко бабахнул… тупоконечная револьверная пуля шарахнулась рикошетом по белёным стенам, оставляя на них красно-кирпичные царапины, и впилась в дубовую дверцу платяного шкапа.

Дверца распахнулась, и из шкапа спиною вперёд вывалился черноволосый субьект с трехдневной щетиной на горбоносом лице… подёргал левой ногой и затих.

«Поздравляю, Владимир Иванович, с удачным Вас выстрелом!»

«Господи, это что же – я его убил?»

«Сейчас посмотрим… ага! Как же! Убьёшь такого одним выстрелом, да ещё и не прицельным… Эй, кацо! Давай, просыпайся…»

«Грузинец» приоткрыл карий глаз и тихим, задушевным голосом, доверительно спросил:«Ви полыцыя, да?»

«Да, генацвале… по твою пропащую душу пришли! Давай, собирайся, горный орёл!»

«Вах, дарагой! Канэшна! Заберите мэня в турму, пжалуста.»

«Что же это ты нынче такой покладистый, а? Ты что, всегда так полиции радуешься?»

«Нэт, слюшай… только сэгодня! А… японэц уже ушёл, да?»

«Родной мой, у тебя что, белая горячка? Ближайший от нас японец на Хоккайдо – сейчас свой недоваренный рис пополам с сырой рыбой кушает…»

«Нэт, мамой кланус! Дворник здешний – японэц, это он наших – всэх зарэзал!»

Шкуркин с размаху ударил себя ладонью по лбу:«Чёрт, чёрт, говорил же мне князь, что японцы букву „Л“ не выговаривают! Знал же я, прекрасно это знал, просто забыл!! Наверх, Владимир Иванович! Впрочем, где теперь подлеца Суня найдёшь…»

А и искать не пришлось – японский дворник стоял в арке ворот, уже наполовину распахнутых, и мирно постукивал пешней, скалывая с поребрика желтоватый лёд (не иначе, лентяйка-кухарка помои выплеснула)…

Увидев полицейских, выскочивших, как ошпаренные, во двор – Сунь уронил своё орудие и пустился со всех ног взапуски, только подшитые кожей валенки засверкали…

«Стой! Стой, стрелять буду!» – Шкуркин бросился вдогонку за подозреваемым… Владимир же, пробегая через арку – поскользнулся – и грянулся ничком, больно ушибши локоть…

На Алеутской, между тем, Шкуркин схватил беглеца за плечо, рывком развернув его по инерции на 180 градусов, так что теперь перед приставшим на колено Семёновым была обтянутая серым японская спина, загораживающая его от напарника…

«Ура, взяли» – подумал было Семёнов… не тут-то было! Японец рубанул ладонью по руке Шкуркина – и «Бульдог», кувыркаясь, улетел в сторону… вторым ударом – тоже пустой ладонью – японец в кровь разбил нос противника… тут бы ему и ретироваться!

Однако кровожадный сын богини Аматерасу откинул полу фартука – и извлёк из-под неё блеснувший в свете последних, гаснущих звёзд клинок сая – японского кинжала, сильно напоминавшего меч, только нижняя часть клинка несколько расширена и утолщена – так что им можно не только колоть – сколько удобно рубить…

И быть бы Шкуркину непременно зарубленным…

Если верить Брокгаузу и Ефрону – пешня, служащая для порубания льда, – состоит из четырехгранного куска железа в ѕ аршина длины, от 5 до 10 фунтов веса, оканчивающегося хорошо отточенным заостренным концом. Пешня насаживается на прочную дубовую палку (пеховье) длиною в 2 аршина, всё так!

И этот инструмент был первым – что попалось Семёнову под руки…

Рассказывать очень долго – на самом деле всё заняло считанные секунды!