Шрифт:
Однако Семёнов начал по-собачьи загребать обеими руками, забултыхал ногами – и, всплывая, поднял лицо к сияющему хрустальному своду… буквально в нескольких дюймах от него сквозь зелёный лёд сияло зелёное солнце, метались чёрные тени, вот кто-то наклонился – и Семёнов угадал искажённое отчаянной гримасой лицо Линевича…
Выпуская изо рта белые бульки, Семёнов начал медленно погружаться в бездонную черноту…
…«Кха-кха-кхак…»… хриплое дыхание… леденящий озноб, идущий, казалось, из глубины костей – стал медленно отпускать тело…
Семёнов с трудом поднял левую руку и дрожащими от слабости пальцами поправил мокрую от пота прядь волос, свесившуюся на лоб…
«Жарко… где я… и почему голый? И кто это рядом?»
А рядом, под меховой полостью – возлежала чудовищных размеров («Русскую Венеру» художника Кустодиева видели? Очень слабо передаёт размеры) плосконосая, скуластая бурятка – отогревавшая его по местному чалдонскому способу…
Увидав, что барин потихоньку приходит в себя, добрая самаритянка немедленно заявила: «С тебя, паря – полтинник! Я не какая – нибудь… такая… я мужняя и детная!»
«Да будет, будет тебе полтина, иди давай, самовар скорее ставь» – добрый земский доктор совершенно чеховской наружности (из каторжан), немедленно стал тыкать в распаренное семёновское тело холодной трубкой стетоскопа.
«Так-с… так-с… дышите – не дышите… легко отделались, сударь! Впрочем, в нашем климате простуды и тем более пневмонии – редки-с… не выживают у нас вредные инфузории, помирают от омерзения-с… Да что, не меня хвалите, а вот – Митеньку…»
В избу ввалился здоровенный, как таёжный ведмедь, Митенька – давешний ямщик-лихач:«Да што… я ништо… ведь барин-то, мне стакан водки сулился поднести! А коли бы он утоп, кто, паря – мне бы тогда поднёс, а?» И весело, как в пустой бочке – загрохотал:«Ха.Ха.Ха…»
… В куппэ (так!) экспресса Восточно-Китайской дороги опять попутчиком оказался Линевич… преинтересный тип.
Казалось, все его существо держится нервами. Высокий, ширококостный, до нельзя худощавый, с болезненным цветом лица, он в отношении физической выносливости всецело зависел от настроения: то беспечно разгуливал на 10 градусном морозе в одной тужурке, то вдруг уверял, что ему надуло от окна, несмотря на двойные рамы с резиновой прокладкой, и требовал из поездной аптеки фенацетину, поглощая его в неимоверном количестве, то жевал «из чистого любопытства» ужасающие (совершенно не съедобные) бурятские лепешки, то уверял, что кухня экспресса слишком тяжела для его слабого желудка.
В этот вечер он, кажется, решил покорить Семёнова, во что бы то ни стало, и продолжал свои атаки до тех пор, пока Владимир не начал в его присутствии раздеваться и укладываться спать.
«Нет, милостивый государь. Hе посмеют! Понимаете: никогда не посмеют! Ведь это – ва-банк! Хуже! Верный проигрыш!» – горячился он.
«Допустим, в начале – успех… Hо дальше? Ведь не сдадимся же мы от первого щелчка? Я даже хотел бы их первой удачи! Право!
Подумайте только o впечатлении от этой их удачи! Вся Россия встанет, как один человек, и мы не положим оружия, доколе… Ну, как это там говорится высоким штилем?»
«Дай Бог, кабы был щелчок, a не разгром…»
«Даже и разгром! Но, ведь, временный! А там, мы соберемся с силами, и сбросим их в море.
Вы только, с Вашим флотом, не позволяйте им домой уехать!
Да, что! Никогда этого не случится, никогда они не решатся, и никакой войны не будет!…»
«А я говорю: они 10 лет готовились к войне; они готовы, a мы нет; война начнется не сегодня-завтра.
Вы говорите: ва-банк? Согласен. Отчего и не поставить, если есть шансы на выигрыш?»
«Ни единого шанса нет! Не пойдут!»
«Вот увидите!»
«Хотите пари? Войны не будет! Ставлю дюжину Мумма…»
«Это был бы грабеж. Скажем так: Вы выиграли, если войны не будет до половины апреля.»
«Зачем же? Я говорю: ее не будет вовсе!»
«Тем легче согласиться на мое предложение. К тому же вы вина почти не пьете, и я всегда буду в выигрыше.»
Посмеялись господа офицеры и ударили по рукам. Разнимал путеец, тоже ехавший в Порт-Артур и просивший не забыть его приглашением на розыгрыш.
Постукивая на стыках неровно уложенных рельсов, поезд шёл на восток…
Глава шестая. «Разговоры, разговоры - сердце к сердцу тянется… Разговоры стихнут скоро!»
«Имена означают только сущности, а сами не есть сущности. Нет ни одного имени, которое объяв всё естество Божие, достаточно было бы его выразить».
«Ага, ага… значит, если я понимаю Вас правильно – Бога нельзя назвать никаким собственным именем? Потому как имена существуют для обозначения предметов при их множестве и многообразии, но никого другого рядом с Ним не не было, и Он не имел нужды давать имя Самому Себе?»