Пока Калеб относил Теренса в гостевую комнату, я парковала машину. Даже странно, что при всей своей усталости я смогла попасть в гараж, не задев стен, и это притом, что ворота были рассчитаны на две машины одновременно. Да и вообще, почему это вдруг Калеб доверил мне что-то подобное? Иногда на него снисходило просветление, и он вспоминал, что я не ребенок.

Меня трудно назвать организованной, поэтому я и не стала утруждать себя складыванием вещей. Просто покидав все на пол, я пошла в душ, едва не заснув под теплой водой. Вернувшись из ванной, я нашла свои вещи сложенными, и Калеба, уже лежащего в кровати. Подошло и его время сна. Меня еще хватило на то, чтобы прижаться к нему. Разговор пока был закрыт.

Когда я проснулась, в комнате не было светло, так как окно закрывали плотные бордовые шторы. Но я поняла, что уже глубокий день. Само ощущение, что утро давно прошло, напоминало о себе тупой головной болью и голодом. Но еще не таким сильным чтобы я захотела подняться.

Я приподнялась на локте и посмотрела на силуэт, появившийся у открытой двери, стоило мне зашевелиться, и на мужчину, которого безумно любила.

Он обернулся, услышав шорох простыней, и улыбнулся. Холодно и спокойно. Медленно подошел ко мне и присел на край постели. Сколько прошло времени, а для меня так ничего и не изменилось. Не смотря на то, что я менялась каждый день, Калеб по-прежнему заставлял мое сердце биться неровными скачками, даже не смотря на меня.

— Неужели следующие две недели ты сможешь выспаться, — бровь Калеба иронично взлетела. Как меня когда-то раздражал этот жест! А теперь? Я не могла себе представить Калеба без него. Постепенно в комнате становилось светлей, и я смогла лучше увидеть выражение его лица.

— Сама не могу поверить, — я позволила Калебу перекатить меня на спину. Его лицо зависло надо мной.

Мы молчали, жадно рассматривая друг друга. Как всегда было в этом что-то непозволительно сладкое. Я все еще не могла поверить, что Калеб мой. И сердце тоже, оно очень медленно приходило в себя, после его прикосновений.

— Как я мечтаю о том, чтобы мы смогли поехать в Глазго, — отозвалась я тихо, ожидая, что он скажет. Раньше мы об этом не говорили, хотя родители знали, что лет с одиннадцати я мечтала об университете Глазго, как некоторые девочки мечтали о пони. Калеб тоже слышал эти смешные истории детства, но я об этом с ним еще не говорила.

— Почему именно туда? Мне всегда было любопытно.

Его глаза даже в темноте источали какой-то необычный свет. Я позабыла, о чем он спросил, но спохватившись, ответила — не хотелось выглядеть глупой.

— Я раньше об этом не задумывалась, а теперь понимаю, что там не будет моей семьи. Там достаточно дождливо, чтобы это было удобно тебе, а также все-таки один остров. Я была так же не прочь поступить в Сорбонну, но меня не отпустят во Францию.

К тому же, ненадолго меня оставят в покое оборотни, и мой талант не будет перехватывать подробности чужой жизни.

Лицо Калеба напряглось. Я, затаив дыхание, начала гадать, что сказала не так.

— Да, твой талант, это нечто.

— И что значат твои слова?

— Что иногда твоя особенность действительно не идет тебе на пользу.

Я втянула в себя воздух, очень стараясь держать при себе все то, что я об этом думаю, и мне это удалось.

— Ну да, я помню — что я забываю о своей человечности. И поэтому ты постоянно меня ограждаешь от всего?!

Моя внезапная вспыльчивость поразила его. Он стал жестким и неодобрительно поджал губы, глядя мне прямо в глаза.

— И когда я действовал против твоей безопасности или счастья?

— Никогда, — согласилась я, — Но ты не даешь мне места для совершения ошибок. У меня нет своего опыта!

Мы двое сели на кровати, удивленно взирая друг на друга. Неужели я сказала это слух? Переутомление сказывалось на моей сдержанности, и то, что я так давно хотела сказать, неожиданно вылилось в нечто обвинительное. Нельзя было винить в этом одного Калеба. Во-первых, иногда он поступал не по своей воле, а просто прислушиваясь к желаниям моих родителей, а также он очень переживал, и, если подумать, было из-за чего.

— По-моему для семнадцатилетней девушки опыта у тебя чрезвычайно много.

— Я не о том опыте, что достался мне с детства. Я не могу и шага ступить, не оглядываясь на вас. Ты меня подавляешь! Я становлюсь старше, но не взрослею рядом с вами. Мне иногда хочется хоть немного свободы.

Мои слова ранили его. Я поразилась увиденному, но оставалась твердой, — если я не скажу того что думаю, сейчас, то уже не смогу ему сказать о своих тревогах и страхах. Пусть это эгоистично, но я была просто обязана, наконец, ему рассказать об этом. Мне нужно было пространство, чтобы делать ошибки.