— Гляди, Мицци, какой овражек — словно специально для нас. Да тут уж кто-то хозяйничал, костер разводил. Это мы сейчас уберем. А то еще брюки вымажешь.

Пожалуй, присяду. Может быть, он тогда скорее разговорится?

— Ну, хорошо — посидим. Только бы вот постелить что-нибудь.

— Постой, я пиджак расстелю.

— Вот спасибо!

Лежат они в неглубокой ложбинке, на склоне, поросшем травой. Мицци отшвырнула ногой жестянку из-под консервов, легла, повернулась на живот и как ни в чем не бывало положила руку Рейнхольду на грудь… Давно бы так! Она улыбается ему и не отворачивается больше, когда он расстегивает рубашку и из-под нее снова показывается наковальня.

— Ну, теперь рассказывай, Рейнхольд.

Он прижимает ее к груди. Давно бы так! Вот она, девчонка-то, вся тут, все идет как по маслу, шикарная девчонка, эту я придержу подольше, и пусть себе Франц бузит сколько влезет — все равно обратно ее не получит, пока я сам не отдам.

Рейнхольд сполз немного ниже по склону, лег на спину — притянул Мицци к себе, сжал в объятиях, впился в ее губы. Ни о чем не думает больше. Страсть, слепое, яростное желание — теперь уже каждое движение наперед известно, Попробуй кто помешать!

В щепы все разнесет, разобьет вдребезги — ни буря, ни обвал его теперь не остановят. Словно снаряд, выпущенный из пушки, — все, что ни попадется на пути, пробьет, проломит, отбросит в сторону — понесется дальше.

— Ой, больно, Рейнхольд.

Не выдержу я, если не возьму себя в руки, — одолеет он меня.

А он все не отпускает, смотрит на нее прищурившись:

— Ну, Мицци?!

— Что, Рейнхольд?

— Что ты на меня так смотришь, будто не видела?

— Послушай, нехорошо ты со мной поступаешь. Ты с Францем давно знаком?

— С Францем твоим?

— Да.

— С твоим Францем, говоришь, да разве он еще твой?

— А то чей же?

— Ну, а я как же?

— Что — ты?

Она попыталась спрятать лицо у него на груди, но он с силой приподнял ей голову.

— А я как же, спрашиваю?

Прижалась она к нему, пытается зажать ему рот ладонью.

Вот снова он распалился. Видно, приглянулась я ему… Так и льнет ко мне, огнем горит…

Пожар в доме! Пламя гудит, рвется наружу. Не загасить его пожарным, не помогут им брандспойты, не хватит воды!

— Ну, пусти же!

— Что же ты хочешь, детка?

— Ничего. Мне с тобой хорошо.

— Вот видишь. Значит, я тоже твой! А что, ты с Францем поругалась?

— Нет.

— Да уж признайся, что поругалась.

— Нет, говорю тебе. Расскажи мне лучше про него. Ты ведь его давно знаешь.

— Да о нем и рассказывать нечего.

— Так уж и нечего!

— Ничего я тебе не расскажу, Мицци.

Он грубо хватает ее, опрокидывает на спину, она вырывается…

— Не хочу, не надо.

— Ну, не упрямься, детка.

— Пусти, я встану, здесь еще выпачкаешься.

— Ну, а если я тебе расскажу кое-что?

— Тогда — другое дело!

— Что я за это получу, Мицци?

— Что хочешь. — Все?

— Там видно будет.

— Все или нет?

Лежат — щека к щеке. Как в огне оба. Мицци не отвечает… Молчит и Рейнхольд, чем это кончится, не знаю. Только мелькнула в голове эта мысль и тут же погасла, и снова нет мыслей, выключено сознание.

Он поднялся с земли, лицо бы вымыть — фу, что это за лес, в самом деле весь выпачкался.

— Так и быть, расскажу я тебе кое-что про твоего Франца. Я его уж давно знаю. Ну и тип! Познакомился я с ним в пивной на Пренцлауераллее. Прошлой зимой. Он газетами торговал, все с дружком своим ходил, как его звали? — да, с Мекком. Вот тогда я с ним и познакомился. Потом мы с ним часто бывали вместе, а про девчонок я тебе уж рассказывал.

— Значит, это правда?

А то нет! Только дурак он, этот Биберкопф, редкостный дурак. Хвастаться ему тут нечем, все это шло от меня. А ты что же думала, — он мне своих баб сплавлял? Господи, какие там у него бабы! Куда уж! Послушать его, — так надо бы прямым ходом топать в Армию Спасения, чтобы там исправиться.

— Ну, а ты и не думаешь исправляться, Рейнхольд?

— Нет, как видишь. Со мной ничего не поделаешь. Какой есть, такой и останусь. Это уж как бог свят. А вот твоего-то, Мицци, стоило бы исправить. Подумать только, что он — твой кот, ведь ты, же лакомый кусочек, детка. И где ты только его откопала, однорукого? Ты же красотка — только свистни, за тобой табуном будут бегать.

— Полно тебе чепуху молоть.

— Конечно, любовь зла — полюбишь и козла. Но такого… Знаешь, чего он у нас околачивается, кот твой? Барина разыгрывает! И это у нас-то! Сперва гнал меня каяться в Армию Спасения, да не тут-то было. А теперь…