А теперь что на нем? Безукоризненный летний костюм, купленный по случаю всего за двадцать марок. По праздничным дням на левой стороне груди у Франца красуется железный крест. Ясно, мол, где я руку потерял? Чистая публика смотрит на крест с почтением, а пролетарии — негодуют.

Франц похож теперь на почтенного бюргера-кабатчика или колбасника, откормленный, гладкий, в отутюженных брюках, в котелке; рука — в перчатке. На всякий пожарный случай у него и документы есть — липовые, конечно, — на имя некоего Франца Реккера, который погиб во время беспорядков в 1922 году. Бумаги покойного многих уже избавили от неприятностей. Все, что значится в этих бумагах, Франц выучил назубок: где проживают родители, когда и где они родились, сколько у него братьев и сестер, где они работают и где раньше работали. Словом, ответы на все вопросы, которые взбредут в голову какому-нибудь агенту. Ну, а дальше что? Поживем — увидим!

Это случилось в июне. Славный месяц июнь!

Куколка превратилась в легкокрылого мотылька. И Франц успел уже недурно устроиться к тому времени, когда Герберт Вишов и Ева вернулись с курорта. В Цоппоте на Балтийском побережье произошло немало любопытного. Франц с наслаждением слушал рассказы своего друга. Например, Евиному биржевику решительно не повезло. Он, правда, выиграл в рулетку круглую сумму, но как раз в тот день, когда он принес из банка десять тысяч марок, его обокрали! Он оставил деньги в номере и отправился с Евой ужинать. Пришел, а номер обчистили. Как это могло случиться? Кто-то аккуратно открыл дверь подобранным ключом. Пропали золотые часы и пять тысяч марок, лежавшие в ящике ночного столика. Неосторожно, конечно, было с его стороны — оставлять в комнате такую сумму, но кто же мог подумать…

Как могли проникнуть воры в такой первоклассный отель? Где у портье были глаза! Я в суд подам! За чем у вас только смотрят?

— К сожалению, администрация не отвечает за ценности, не сданные на хранение.

Биржевик вне себя, орет на Еву за то, что она так торопила его идти ужинать.

— И с чего бы это? Только чтобы состроить глазки этому шалопаю барону? В следующий раз ты, пожалуй, еще поцелуешь ручку его светлости? Пошли ему на мои деньги бонбоньерку.

— Ты становишься вульгарным, Эрнстхен…

— А мои пять тысяч марок?

— Да я-то тут при чем? Ах, поедем домой… Биржевик со злостью ответил:

— Неплохая идея, — лишь бы прочь отсюда.

Таким образом, Герберт снова водворился на Эльзассерштрассе, а Ева сняла шикарную квартиру в одном из аристократических кварталов. Впрочем, это ей не впервые, и, надо полагать, проживет она там недолго; биржевику она скоро надоест, и тогда она снова вернется на Эльзассерштрассе.

Еще в поезде, в купе 1-го класса, где она, имитируя страсть, терпела докучные ласки биржевика, ее не покидала мысль о Франце. «Что-то он сейчас поделывает?» Биржевик, не доезжая до Берлина, сошел на какой-то пригородной станции. Оставшись одна в купе, Ева вдруг с ужасом вспомнила, что Франц ведь опять исчез.

То-то они все обрадовались, когда в среду, 4 июня, открылась дверь и вошел… кто бы вы думали? Ну, ясное дело кто! Прилизанный, чистенький, с железным крестом на геройской груди, глаза карие, ласковые, как у верного пса, рука — твердая, горячая, пожатие мужественное. Да это же он, наш Франц Биберкопф! Вот дела! Герберт и Ева чуть со стульев не попадали. Эмиль-то был в курсе дела и не без удовольствия поглядывал на Герберта и Еву: ишь как рты разинули! Ну и Франц, ну и пижон!

Герберт в восторге.

— Да ты теперь поди в шампанском купаешься?

А Ева ничего не понимает. Рука у него, что ли, новая выросла? Да вроде нет, правый рукав по-прежнему засунут в карман. Обняла Ева Франца, расцеловала.

— Ах, боже мой, Францекен, а мы-то все думали, как ты живешь. Волновались как, ты представить себе не можешь!

Франц обошел вокруг стола, всех расцеловал — Еву, Герберта и даже Эмиля.

— Ну, что мне сделается! — говорит. Потом подмигнул лукаво. — Ну, а как я вам нравлюсь в спортивном пиджаке? Я, брат, теперь герой войны.

А Ева ликует:

— Вот здорово! Смотри, какой молодец! Я так рада, так рада!

— И я тоже.

— Ну, а с кем ты теперь крутишь, Францекен?

— Кручу? Ах, вот ты про что! Тут все по-прежнему. Никого у меня нет.

Рассказал он все по порядку и пообещал Герберту выплатить весь свой долг до последнего пфеннига в течение ближайших месяцев. Герберт и Ева рассмеялись. Герберт помахал перед носом Франца коричневой тысячемарковой кредиткой.

— Хочешь, Франц? Бери, не стесняйся.

— Возьми, Франц, — просит Ева.

— Ни за что. Свои имеем. Если тебе уж так хочется, можно разменять эту тысчонку внизу, в пивной; от этого не откажусь!

Друзья благословили Франца на новую жизнь. Ева, которая все еще любит его, хочет пристроить ему одну девицу. Он отнекивается, говорит, что уже знает ее и что она ему не по вкусу.

— Да не знаешь ты ее. Герберт и то не знает! И откуда тебе знать эту девушку? Она совсем недавно в Берлине, а раньше жила в Бернау и приезжала сюда иногда по вечерам. Ну, я ее как-то встретила у Штеттинского вокзала и говорю: «Смотри, детка, погубишь себя, не езди ты в Берлин. Здесь ни одна не устоит». А она смеется. «Я же, говорит, только развлечься хочу…»