— Что это за работа?

Мадлен вздрогнула. Только этого ей не хватало. Она начинала понимать.

— Многие женщины, помимо вас, занимались в мире под руководством мужчин подобной работой. Это приносило им много денег. Вам ведь нужны деньги, Мадлен?

Откуда он знает, что мне нужно, а что нет?

— Да. Нужны.

— У вас будет много денег. Но я буду платить вам не только деньгами. Я буду платить вам тем, что можно на них купить. Вы не будете ничем обременены. Платить я вам буду… шубами, дорогими, ценными, тяжелыми, искристыми, из редких мехов, добываемых в Гиперборее, в земле Рус… из соболя, куницы, норки, енота… брильянтовыми колье, хризолитовыми кулонами, аметистовыми перстнями величиной с голубиное яйцо… серьгами с настоящими изумрудами из пустыни Такла-Макан… сногсшибательными нарядами… платьями, от которых умрет, закачается, потеряет дар речи всякий, кто увидит вас в них… ведь вы об этом мечтаете, правда?.. ведь вы ничего больше в жизни не знаете, ведь так?..

Да, мечтать ей было особо не о чем. Книг она не читала. В церковь она не ходила, как набожная Кази; деньги под подушкой на грядущую семейную жизнь не копила, как хозяйственная Риффи. Барон все четко рассчитал. Он не знал лишь одного.

Кто она такая на самом деле.

— Я сниму вам особняк, и вы будете жить припеваючи.

— За исключением?..

—.. тех дней, о которых мною будет сказано отдельно. С вашего позволения, я закурю?

Мадлен подвинула ему пепельницу в виде перевернутого на спину панциря черепахи. Барон вытянул из недр смокинга портсигар, уже знакомый Мадлен нестерпимым золотым сиянием, выудил из него толстую сигару и задымил. По будуару разнесся запах экзотического высушенного под палящим Солнцем листа.

Она подошла к подоконнику, взяла кувшин со слабым розовым вином, задумчиво налила в хрустальный бокал. Выпила.

— Ваши раны на спине зажили?

— Казалось бы, — усмехнулась она. — А на самом деле…

Он окутал ее табачным дымом.

— Вы не закурите? Неприятно глотать чужой чад, я понимаю…

— Если вы угостите меня.

Мадлен затянулась и закашлялась, как институтка. Отдышалась. Затянулась снова. Что он медлит, говорил бы скорее, как она должна дрыгать ногами в воздухе.

— Особняк, особняк… Шубы… драгоценности… Вы — картина для дорогой рамы. Я все понимаю. И работа у вас будет непростая. Сейчас я открою вам тайну. Если вы проболтаетесь, то…

Не успела Мадлен опомниться, как дуло пистолета, наставленное в нее, коснулось ее низко открытой в роскошном пеньюаре груди.

— Понятно?

Барон убрал пистолет. Улыбнулся.

— Куда уж понятнее. Я понятливая.

— Итак, мы осуществляем военный заговор против некоей страны. Дележ мира происходит всегда. Его переделка всем надоела, я понимаю. И все же… — он сделал затяжку, другую. Выпустил дым колечками. — Эти упражнения в кройке и шитье не надоели людям. Мы тоже приступили к этой закуске. Нам не нравится нечто, что в мире имеет место быть. Мы хотим исправить в нем кое-что. Кое-какие детали. Для этого надо осуществить военный переворот в одной из стран мира. В большой стране. Весьма красивой и экстравагантной. Загадочной для Эроп. Я не буду называть вам имени этой земли. Это вам знать неважно. Если вы сами узнаете — хорошо. Вас это не должно тревожить. Вас должно тревожить другое.

Мадлен встала с кушетки, поставила бокал с недопитым вином на стол.

— Ближе к делу!

—.. к телу, как говорил один писатель… впрочем, вы книг не читаете и не знаете, кто. Бог с ним. Вы хотите жить в собственном особняке? Вы не устали от вечой гостиницы? От надсмотрщиков? От воспитателей?

— Устала. Барон. Скажите мне. Вот вы… — она облизнула враз пересохшие губы, — увидели меня там. В кабачке. Будь он проклят. Я никогда не забуду, что было там. До смертного часа. Хотя память так паршиво устроена. Человек забывает плохое. А помнит только хорошее. Скажите мне. Вы на меня там так смотрели. Вы заплатили графу деньги… за меня. Я… понравилась вам… вы… любите меня?..

Барон бросил в пепельницу тлеющий огрызок сигары.

— Нет. Вы нужны мне как инструмент. При помощи вас я буду осуществлять то, что должен осуществлять.

— При помощи меня?.. Как это?..

— Ну, вы же такая понятливая, Мадлен. Не притворяйтесь круглой дурой. Ваши действия будут, клянусь, стоить шуб, колье и собственного авто. Я буду подсылать вас… не каждый день, это было бы жестоко… к нужным мне людям. Вы будете спать с ними.

— Спать? Только и всего?

— Не только. Вы будете внимательно слушать, что они вам говорят. В постели. В ванной. В туалете. На кухне. На веранде. На чердаке. В саду. И запоминать. Ясно? Слушать и запоминать. Хорошенько запоминать.

Мадлен повернулась к барону спиной.

Красивая спина. Холеная. Холодная. Нервная. Лопатки сводит судорогой. Шрамы заросли, затянулись. Затянутся ли порезы души? И когда?

И есть ли она, душа, у человека? А может, это всего лишь выдумка Бога. И тот, кто создан по образу и подобию Божию, не в силах извергнуть из души то, что излил в пространство Он — целый мир, населенный живностью, зверьми, птицами, рыбами и людьми. Человек бьется в беспамятстве. Если бы человек помнил, он бы не впадал в грех снова и снова.

— И это все?

— Вы заведете тетрадь. Толстую тетрадь. Вообразите себя писателем. Или священником. Это ваша приходская книга. Вы должны записывать в нее все, что запомните, что пронаблюдаете. Все, что вам говорят. А говорить будут много. Поэтому эта работа, как видите, не из простых. Ничто не дается даром, так ведь?.. Всюду, везде надо отрабатывать удовольствие. Сделал шаг — плати. Сделал еще — плати!

— Это жестоко.

Мадлен не поворачивала головы к барону. Он скользил взглядом по ее белой нежной спине, покрытой сетью голубых и синих холодных рефлексов, как испод речной раковины; загар уже сполз, середина зимы, лето не скоро. Зеленоглазая — подо льдом. Ракитовые кусты замерзли. Приречные ивы превратились в белые снеговые шапки. Рыбы вмерзли в лед. Он не толст. Чуть пригреет Солнце — он подастся, осядет. По нему будет опасно перебегать реку. Ах, Мадлен! Зачем ты перебегаешь реку по тонкому льду!