– Это он… – шептал Михасевич, весь напрягшись, слушая отца Сильвестра. Порох, насупившись, смотрел на волнующегося священника.

– А потом, когда все было кончено, он подошел ко мне и попросил исповедовать его. Я сказал, что это не так просто, он должен соблюсти до этого определенный ритуал, но он настоял. Сказал, что у него есть друг, которого неудержимо тянет к маленьким девочкам. Ему нравится… – Священник запнулся: – Он говорил страшные вещи… Очень страшные. Я давно исповедую людей и знаю, когда они лгут, специально, по непонятным причинам, наговаривая на себя. Этот человек говорил правду. Он говорил не о друге, а о себе. Такие ужасные подробности выдумать нельзя.

– Где он? – заорал Михасевич. – Где этот сукин сын? Я ему яйца вырву и заткну в уши!

– Марк Казимирович, успокойтесь и позвольте отцу Сильвестру рассказать все до конца! – взревел Порох. – Или сядьте и не мешайте.

Режиссер, ошеломленный резким окриком в собственном кабинете – к такому он был непривычен, – замолк и позволил отцу Сильвестру завершить рассказ.

– Я видел перед собой больного и уставшего человека, – говорил тихим голосом священник. – Он хотел спросить, как ему быть – убивать девочек, как того требует его душа, или жить по-божески. Я пытался узнать, кто он такой, но ничего не добился. Посоветовал отпустить безвинных и не причинять им вреда. Он сказал, что подумает…

– Вы отпустили его? – проорал Михасевич, готовый ударить отца Сильвестра в лицо. – Твою мать! Как ты мог, сраный придурок в рясе!

– Марк! – не выдержала я, подошла к Михасевичу и силком усадила его в кресло. – Не смей так разговаривать с отцом Сильвестром! Что, по-твоему, он был должен сделать? Приковать исповедующегося наручниками к алтарю?

Мой безапелляционный тон отрезвил Михасевича. Режиссер, конечно же, не извинился перед священником, но умолк и опустился в кресло.

Отец Сильвестр заговорил:

– Он сказал, что придет завтра. По его глазам я понял, что он говорит с полной уверенностью. Ему нужна ночь, чтобы принять решение, но я взял с него слово, что он не причинит девочке вреда, – запнувшись, сказал священник. – Я больше не мог. Поэтому и решил, что должен нарушить тайну исповеди. Иногда важнее идти против закона, особенно когда от этого зависит жизнь ребенка.

– Какой он из себя? – живо спросил Порох.

Священник, припоминая, ответил:

– Невысокий, крепкий, коренастый, лицо скрыто капюшоном спортивной куртки, на вид – лет сорок с небольшим, может, чуть меньше. Раньше я его в церкви не видел. Кажется, он упомянул, что живет в частном доме на окраине Варжовцов. Он одинок…

– Я убью его, – произнес Михасевич таким тоном, что в этом никто из присутствующих не усомнился.

– Все сходится… Отец Сильвестр, – заявил полковник, – сейчас вы попробуете составить фоторобот с нашим художником. Так, а две бригады поедут по окраинам. Когда он обещал прийти к вам?

– Завтра, – ответил отец Сильвестр. – Сказал, что утром. Я буду ждать его в церкви…

– Там мы его и возьмем, – удовлетворенно констатировал полковник. – И на этот раз никаких осечек! Мы должны взять ублюдка в церкви, и мы его возьмем! Может, это не по-христиански, каждый имеет право на убежище в храме, но только не такой нелюдь, как этот. Что вы скажете, отец Сильвестр?

– Да смилуется боже над его грешной душой, – сказал тот, опустив глаза. Сверкнул тяжелый крест на его груди. Михасевич, ударив кулаком о ладонь, пробормотал короткое матерное ругательство и вышел.

– Итак, все меня поняли? – в последний раз инструктировал полковник Порох. – Мы должны взять его живым, понимаете? У этого гада в заложниках находится девочка, которую мы обязаны спасти. А вот потом…

Он красноречиво замолчал. Было около половины шестого утра. Полковник вместе с группой захвата находился в церкви, куда собирался наведаться маньяк.

Рейды, предпринятые по окраинам города, ничего не принесли. Тот, кто похитил Настю Михасевич, залег на дно. На этот раз Порох решил не рисковать.

Группа захвата состояла из лучших и самых опытных оперативников Варжовцов. Порох не хотел, чтобы в этой акции, в успехе которой он нимало не сомневался, принимали участие специалисты из центра. Он чувствовал, что должен лично надеть маньяку наручники. И до этого момента оставались считаные часы.

– Значит, так, – сказал он, осматривая церквушку. – Двое станут около входа. Пусть он войдет. Самое важное, чтобы он не заподозрил ловушку и не сбежал или покончил с собой.

Два оперативника, одетые в гражданское, теперь походили больше на утомленных жизнью горожан, которые с утра направились в церковь. Одна из них была молодая женщина – Порох не хотел, чтобы маньяку бросилось в глаза большое количество мужчин.

С двух сторон церковь была взята в полукольцо, единственный путь, который просматривал лично полковник, – вход через небольшую чугунную ограду. Порох также был в гражданском, причем по внешности больше напоминал одного из бомжей, которые в изобилии водились в Варжовцах.