Хорошо.

Было слышно, как в соседней комнате, через стену, бьют часы.

Она прислушалась. Она хотела услышать плач. Чтобы из соседней комнаты донесся тихий плач, вой, скулеж. Нет, эта девка не плакала. Эта девка побывала в тех еще переделках. И она еще на что-то надеется? На что? На чудо? Верующие в Бога всегда надеются на чудо?

В соседней комнате было тихо. Каждые полчаса били часы.

В дверь застучали условным стуком. Она вскочила. Кажется, поджидая их, она задремала в кресле.

Она подбежала к двери. Быстро поглядела в глазок. Негромко, быстро спросила, не открывая:

Север и Юг?

Запад и Восток, — ответил грубый мужской голос из-за двери. — Открывайте скорее! Почта вам!

Затрещали ее чудовищные, сложные замки с тысячью секретов. Наконец тяжелая дверь отъехала, и в прихожую не вошли — ворвались двое, захлопнули за собой дверь. Измерили Ангелину взглядами, будто прикидывали: хороша — не хороша, наша — не наша.

Ведите. Где товар?

В спальне. — Она отчего-то взволновалась. — У вас с собой все, что нужно?

С собой. — Один из вошедших, голубоглазый, грубо рубящий словами воздух, кивнул на черный чемодан в руке. — Веревки, наручники, кляпы, снотворное, рауш-наркоз, если сама не пойдет, будет артачиться.

Она пошла по коридору. Оба мужчины — за ней. Когда она толкнула дверь в спальню, она поняла, почему за стеной царила тишина.

Дарьи, беременной на третьем месяце, в спальне не было. Окно было открыто. Ангелина, закусив губу, ринулась к окну. Шестой этаж! Проклятье! Неужели… Она высунулась из окна. Бред! Мистика! Не на облаке же она улетела! Далеко внизу виднелись крохотные, как спичечные коробки, машины. Детские песочницы казались игральными картами. Ангелина скосила глаза вбок — и все поняла.

Водосточная труба. Дарья спустилась вниз по водосточной трубе.

У, ловкая бурятская обезьяна! И харю не расквасила… может, искусно сыграла слепую?..

На тротуаре, во дворе, на окрестных улицах никого похожего на нее не маячило. Никакой девушки со смоляной, густо-черной косой.

Двое стояли, ждали. Грубый голос за ее спиной спросил:

Мы что, не в ту комнату зашли?

Она обернулась к перевозчикам товара. На ней лица не было.

В ту, господа. Товар убежал. Я возмещу вам расходы по транспортировке инструментария и на бензин. Вы издалека ко мне ехали?

Из Жуковского. — Грубый мужик с голубыми небесными глазами хмыкнул. — Плохо сторожили, что ли? Давайте нам деньги. Мы за так работать не собираемся.

Косов убежал.

Дарья убежала.

Она усмехалась: не хватало, чтобы Хайдер от нее убежал.

«Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, а от тебя, лиса, и подавно уйду…»

Кто от нее не убежал?

Ее люди. Те, с кем она давно уже идет в связке.

Георгий. Амвросий. Цэцэг. Александрина. И эта…

Она сама сказала ей: «Если когда-нибудь назовешь кому-нибудь — на допросе, на пытке, на дознании, на дыбе, на костре, на эшафоте — мое имя, я приду с того света и убью тебя». Она запомнила эти слова напрочь.

Какую прочную сеть они связали!

То, чем занимаются они, гораздо важнее того, чем занимается дурак Хайдер и вся его дурацкая компания.

Вождь… Фюрер… Предводитель… Переворот…

Коловрат над всем миром…

Свастика, черная свастика, черный паук…

Кельтский Крест…

Она вдруг поняла: они прикрываются и свастикой, и крестом, и коловратом — от стихии, от бури, которая идет помимо их, вне их, над миром, над жизнью, над временами.

Хайдер — герой?! Да, она видела его героем. В мечтах — видела.

А что такое герой?

Она задала себе этот вопрос — и, кроме собственного смеха, не нашла ответа на него.

Еще вчера она хотела сделать Хайдера царем. Королем. Вождем. Владыкой. Повелителем. Еще вчера она хотела поднять его — своими руками, на своих плечах — на недосягаемый для других трон. А сегодня она поняла: трона нет. И некуда владыку подымать.

Трона нет, ты понимаешь, дура?! Трона-то нет!

А куда дели трон властелина?! А на свалку свезли.

Сейчас властители мира — другие. Они не сидят на открытых миру тронах. Они идут в толпе меж всеми и носят красивые маски.

И, когда она посмотрела на себя в темное зеркало в своей пустой спальне, она поняла: владыка — это она. Владыка — это Георгий. Владыка — это Амвросий, в миру Николай Глазов. Владыка — это…

Не называть ее имя. Ни в коем случае, даже под пыткой, под плеткой, под наркозом, под…

Она вынула из пачки длинную тонкую сигарету с ментолом, закурила. Где сейчас Архип? Прячется. Может, его уже нет в Москве. Пустился в бега. Хлебнет лиха. Горя хлебнет. Нищенствовать станет. Убьет кого-нибудь из-за денег, когда жрать нечего будет. В тюрягу попадет. В лагерь. И так закрутится новое колесо страданий. Глупых, никчемных людских страданий. У парня, над которым она издевалась так виртуозно и изощренно, будет своя жизнь, но страдать он будет не меньше, а едва ли не больше, чем в ее больнице. В миру, на свободе свои страшные ЭШТ. Свои уколы лития. Свои дубинки дюжих санитаров. Свой запрещенный медициной гипноз, когда человек на твоих глазах превращается в свинью. Он еще вспомнит ее. И ночи с ней. И то, как они однажды, два полных придурка, жарили мясо в мангале — прямо в палате, в его палате, у его койки с гремучей панцирной сеткой…