Весь собранный материал Лужин подал генерал-губернатору Закревскому. Он сообщил также и о своих подозрениях. Ведь Сухово-Кобылин первый забеспокоился о пропаже Луизы, кроме того, указал примерное направление, в котором могла уйти его француженка.

И вообще тип он неприятный, грубый, и Луиза не раз устраивала ему сцены ревности. Хотя, конечно, ее могли убить и ночные извозчики. Польстились на драгоценности. Но куда и зачем она выходила из дома?

В те дни Москва жила слухами. Говорили о каких-то разбойниках, орудующих у Ваганьковского кладбища и ворующих красивых дам, рассказывали о грабителях-извозчиках, которые берут седока и вывозят его в темное место. Полиция только отмалчивалась. А тут не без ее помощи сразу поползла молва о богатом дворянине Сухово-Кобылине, или, как говорили тогда, о Кобылине, человеке вздорном, строптивом, который в дикой ярости убил свою француженку-любовницу, труп вывез за город и там бросил. Убил потому, что у него завелась другая, Надежда Нарышкина, к которой он зачастил и добивался ее развода. Француженка же надоела ему и стала мешать. Заговорили об этом и в дворянских кругах. Таким образом, недостатка в пересудах и слухах не было. На Сухово-Кобылина стали коситься.

По повелению Закревского была создана специальная следовательская комиссия, которой он поручил самым внимательным образом во всем разобраться и виновных строго наказать. И вот в голове у Лужина уже завертелась мысль, что если убийство Луизы Симон-Деманш сам Сухово-Кобылин и не совершал, то явно был в нем замешан. Вполне возможно, что совершить злодеяние он поручил наемным людям. А свое пребывание в гостях у князя Нарышкина пытался использовать в качестве алиби.

Но как и зачем он устранил свою любовницу, это еще предстояло выяснить.

Показания свидетелей

В этом уголовном деле с самого начала было допущено огромное количество ошибок, проявились все недостатки следственной работы того времени, зачастую недобросовестность и профессиональные небрежности. Во-первых, по горячим следам не было проверено алиби самого Сухово-Кобылина. Ни Закревский, ни Лужин не сочли нужным дать указание своим приставам допросить свидетелей его пребывания 7–8 ноября в гостях у Нарышкиных, где собиралось человек пятнадцать-двадцать из высшего общества. Показания же его сестры в расчет не принимались. Допрос свидетелей был проведен много позже, спустя 4 года, когда те уже плохо помнили об этом событии.

Во-вторых, поверили сразу показаниям слуг, которые утверждали, что Луиза ушла из дома поздно вечером и они больше ничего о ней не знают.

Странный уход, если учесть, что за окном ночь и пошел обильный снег, а сани она не просила запрячь, надела на ноги только легкие сапожки. Куда делся тогда ее теплый салоп, в котором в такую погоду она всегда выходила из дома?

И куда Луиза могла пойти?

Потом слуги неожиданно вспомнили и наперебой стали утверждать, что хозяйка в тот вечер написала записку своему барину и ждала от него ответа. А потом, не дождавшись, сама отправилась к нему. Куда же еще-то?

Сухово-Кобылин в самом деле получил от Луизы записку, в которой она спрашивала его, надо ли ей назавтра готовить обед, придет ли он к ней. Но получил он записку только на утро 8 ноября, когда проснулся. Это подтвердил и его камердинер, который и подал ее. Записку приносил повар Луизы Ефим Егоров.

Перед Лужиным стояли непростые задачи. Ему становилось ясно, что если не обнаружили следов преступления в доме убитой, то тогда стоит их искать в доме подозреваемого. Если слуги все отрицают, то необходимо основательно допросить самого Сухово-Кобылина. И без всякого на то основания по распоряжению Лужина пристав Хотимский и стряпчий Троицкий провели осмотр квартиры Сухово-Кобылина на Страстном бульваре, вернее, флигеля, в котором он жил, так как в самом доме временно проживали его родственники.

И они обнаружили там такие следы, которые придали всей следственной работе вполне определенное направление. Прежде всего нашли два кастильских кинжала, а в сенях увидели едва заметные пятна крови. Они были на лестнице и на стенах. Кроме того, изъяли еще записку на французском языке, в которой Сухово-Кобылин в шутливой форме угрожал убить Луизу.

Этого было вполне достаточно, чтобы подозрения Лужина переросли в твердое убеждение. И вот уже Сухово-Кобылин из подозреваемого превратился в обвиняемого.

16 ноября 1850 года отставного титулярного советника пригласили на собеседование к обер-полицмейстеру. Началось судебное разбирательство. Сухово-Кобылину предложили прежде всего ответить на вопросы письменно и по форме.

«Объявите ваш чин, имя, отчество, фамилию, сколько лет от роду, какой вы веры, из какого звания…»

Он ответил на все вопросы. Писал торопливо, пропускал буквы, заметно было, что сильно волновался. «Отставной титулярный советник Александр Васильевич Сухово-Кобылин, от роду тридцати двух лет, холост, бездетный, христианской православной веры…» После этого начался настоящий допрос.

Допрос

– Ну-с, милостивый государь, – протянул после прочтения записки обер-полицмейстер Лужин, – а теперь скажите мне откровенно, когда и как познакомились вы с француженкой, каким образом она приехала в Москву.

На этот вопрос Сухово-Кобылину не хотелось отвечать. Он затрагивал слишком интимные и близкие его сердцу чувства. Вот так запросто не мог он рассказать все полицейскому. Разве понял бы этот ведомственный чиновник его мятущуюся душу молодого человека, покоренного с первого взгляда иностранной женской красотой?