Шрифт:
Я сразу согласная, — вмешалась в разговор Груня. До этого она сидела молча. И теперь, когда все повернулись в ее сторону, растерялась. — А почему же нет? Ну, правда… Конечно… И сама бы поучилась.
Поучилась бы, — почесал в затылке Лавутин, — да вот за малым дело стало: за разрешением.
А пусть себе люди учатся, — сказала Груня, — хорошо это.
Что для нас с тобой, милая, хорошо, то для хозяев наших плохо, — вполголоса заметил Петр.
Лавутин втянул голову в плечи, поцарапал ногтем но скатерти.
Баранова обойти нам нельзя: городской голова! Через него надо действовать, — сказал он после паузы, — а он сам с духовным начальством будет разговаривать. Кого мы отправим с прошением к Баранову?
Думаю, двоих достаточно, — сказал Петр, — больше послать — напугается, решит — бунт подняли.
Я пойду, — сказал Лавутин. — Я это дело затеял, я и продвигать буду.
Мезенцев почти одновременно с ним произнес:
И я пойду.
Правильно, пусть Иван со мной идет, — заявил Лавутин, — он у нас незаметным слывет.
Пусть так, — согласился Петр.
И Груня замерла от страха и радости, что ее Ване поручено большое и важное дело.
Теперь вопрос второй, — сказал Лавутин. — Понадобится, к слову, опять нам всем вместе потолковать. Где мы собираться будем?
А чего тут думать? — оживился Кузьма Прокопьевич. — Давайте у Филиппа Чекмарева.
С приезжими господами беседовать? — отрезал Лавутин. — Спасибо.
Тот господин понятно все объяснял.
Понятно — еще не значит, что правильно, — вмешался Петр.
Да ты послушал бы сначала его, когда он снова приедет, — не сдавался Кузьма Прокопьевич.
Послушать я послушаю. А надо нам свой кружок организовать. Это будет вернее.
— Давайте у меня собираться, — предложил Ваня. И снова у Груни затрепетало сердце.
А что ж, здесь хорошо, — проговорил Петр, — давайте здесь.
А кто с нами беседовать будет? — спросил Кузьма Прокопьевич.
Петр выдержал паузу. Потер ладонью лоб.
Буду я.
А как же… если бы опять… приезжего этого?.. Может, его? Говорит понятно…
Об этом, Кузьма Прокопьевич, пусть он сам думает, кто и где его будет слушать. Как ты о нем рассказал, мне его слушать вовсе не интересно. Боюсь, и Филиппа он с толку собьет, — сухо сказал Лавутин и встал. — Спасибо за хлеб-соль, дорогие хозяева!
Вслед за ним распрощались и остальные.
После ухода гостей как-то особенно тихо стало в этой маленькой, чисто выбеленной и вымытой горенке. В кухне за переборкой тоненько напевал еще не остывший самовар. Груня носком ботинка поправила загнувшийся угол вытканного из ветоши половика. К ней подошел Ваня, обнял за плечи.
Радость для меня сегодня большая, — сказал он,
кладя себе на ладонь толстую, мягкую косу жены.
А у меня, Ванюша, радость-то! Еле дождалась, так сказать тебе хотелось… — она припала к мужу, заглядывая ему в лицо.
А у тебя какая радость?
Ты скажи мне сперва.
Грунюшка! Ты не поняла разве? Ты подумай: то-
варищи мне какое дело доверили!
А у нас с тобой… будет… маленький.
19
Вьюжно гудели вентиляторы. Падали на наковальню тяжелые кувалды, им тоненько подзванивали маленькие кузнечные молотке При каждом ударе снопами взлетали желто-красные горячие искры и сыпались на мягкий земляной пол черной окалиной. Едкий сизый дым наполнял все помещение.
Лавутин привычно и размеренно взмахивал пудовым молотом, акал при каждом ударе — тогда не так больно резало грудь — и отплевывал грязную, вязкую слюну, пока мастер отбрасывал в сторону готовую деталь и вытаскивал из горна новую болванку.
Железнодорожная магистраль от Шиверска к западу давно уже работала полным ходом: и днем и ночью по ней шли поезда, как насосом откачивали скопившиеся на складах купцов богатые грузы — никто не хотел везти теперь товары гужом. Дорога к востоку заканчивалась. Между Шиверском и Иркутском оставался небольшой разрыв. Сомкнуть его должен был Маннберг. Расчет теперь велся не на месяцы и годы, а на недели и дни. Оттого Маннберг и лез из кожи вон, чтобы в грязь лицом не ударить перед высшим начальством. Много мелких, но существенно важных заказов ему должны были выполнять шиверские мастерские. И Маннберг здесь находился теперь почти постоянно.
По проекту в Шиверске полагалось иметь оборотное депо и ремонтные мастерские среднего типа. Но постоянные корпуса для мастерских выстроены еще не были, цехи разместились во времянках, и оттого в них было особенно грязно и тесно.
Лавутин любил работу. Уж если он брался за молот, так не бросал вплоть до конца дня или до обеденного перерыва. Он уставал. Но в самой усталости для него было что-то приятное.
Не устанешь, так и не поешь со вкусом и не поспишь в свое удовольствие, — говаривал он и едко и зло издевался над лодырями.