Стронге на что-то намекнул. На что? Богаец лихорадочно соображал.

— Что еще вы хотели сообщить мне? — поторопил Стронге.

— Простите мою забывчивость, господин генерал, — Богаец изобразил смущение. — Но я так взволнован вашим вниманием и высокой оценкой моих действий. Извините, вот об этом я должен был доложить сразу.

Богаец достал из сумки футляр, раскрыл его.

— Откуда у простого врача дорогая вещь? — Стронге взял бусы, поднес их к свету. В маленьких шариках блеснули голубые искорки, но, кажется, этот блеск затмило рубиновое сияние камня в перстне Стронге. — Впрочем, именно у врача такое и могло оказаться. Презент благодарной богатой пациентки за исцеление от недуга.

— Шеф, вы, как всегда, правы, — поддакнул Богаец.

Спрятав украшение в футляр, Стронге подтолкнул его на край стола.

— Разрешаю вам взять эту вещь себе, — сказал он покровительственно. Помолчал, вжался в спинку кресла, глаза его опять ушли в тень. Не услышав в ответ благодарности или возражения, добавил: — Вы нашли. Это приз за умелую работу, — снова умолк, затем подался вперед, уперся тяжелым взглядом в Богайца. — Для коллекции. В вашей семье она была богатой, разнообразной, как в смысле историческом, так и художественном.

— Ее похитили красные. Еще в тридцать девятом году, когда нас лишили поместья. — Богаец нахмурился, страдальческая гримаса исказила его лицо. — Боюсь, она исчезла бесследно.

— Сочувствую.

Неожиданно для себя, еще больше для Стронге, Богаец торопливо проговорил:

— Поскольку вы милостиво пожаловали мне эту дорогую вещь, долг чести офицера указывает…

— Что такое? — брови генерала поползли к залысинам на широком лбу, по нему пролегли складки.

— С вашего позволения я передаю ценность в пользу рейха.

— Похвально, — равнодушно отозвался Стронге. — Пусть остается, направлю ее по назначению, прикажу занести этот факт в ваше личное дело. Теперь — в продолжение первого вопроса…

Богаец встал, склонил голову, обратился в слух.

— Завтра же в бывший дом врача завезите необходимую служебную мебель. Поставьте охрану. Новой службе приступить к работе немедленно. Вы — ее начальник. Вы отлично знаете местные условия.

В первое мгновение у Богайца мелькнуло в голове: возразить, решительно отказаться. Отец как-то верно высказался, что желал бы для сына на службе у немцев более «чистой» работы. Теперешняя Богайцу надоела до чертиков. То, что приказывал ему сейчас Стронге, ее продолжение в худшем варианте. Но поворота, видимо, нет и не будет. Он вытянулся, согласно кивнул:

— Яволь!

Медленно поднимаясь из кресла, будто раздумывая, встать или остаться сидеть, Стронге все-таки выпрямился, вышел из-за стола и направился к столику, где стоял сифон с водой. Но его опередил охранник, нацедил шипучки. Отпивая мелкими глотками бьющий в нос напиток, Стронге продолжал наставлять обер-лейтенанта:

— Возьмите под жесткий контроль все без исключения фабрики, ателье, частных владельцев, производящих меховую, шерстяную и вообще теплую одежду и обувь, — он поставил стакан на поднос и, постепенно зажигаясь, выталкивал из себя жесткие короткие фразы: — Чтобы ни одна вещь не ушла на сторону. Не выполнивший наших требований — поплатится головой. Затем — реквизировать теплую одежду у населения. Всю! Подчистую! Никакой поблажки! — он побагровел, выкатил глаза, покрытые сеткой склеротических прожилок. — Недалеко зима. Армия фюрера ждет от нас теплую одежду. Мы ее дадим. Вам ясно, обер-лейтенант? В вашем распоряжении солдаты и транспорт.

Богаец щелкнул каблуками, выбросил вперед руку, повернулся и вышел.

В прихожей Богайца встретила хозяйка квартиры, полная, молодящаяся, певуче, как и свойственно украинкам, приветствовала его:

— Добрый вечер, Леопольд Казимирович!

Была она по-украински хлебосольна, не стремилась жить «на немецкий лад», как это делали многие дамы из местного «общества». В ее доме Богаец чувствовал себя, как в старые времена.

— Вечер добрый, — кивнул он, сбросив на руки денщику мокрый плащ, и прошел в гостиную.

С коврика в углу вскочил золотисто-коричневый вислоухий сеттер. Преданно глядя на вошедшего, завилял пушистым хвостом, подошел, потерся о голенище сапога. Богаец нагнулся, потрепал его по шелковистому загривку.

Хозяева в своем одноэтажном, с толстыми кирпичными стенами доме, старинной постройки, отвели Богайцу две большие комнаты. Комнаты нравились Богайцу. Эта, средняя, очень просторная, по сути, тоже принадлежала ему. Хозяин дома служил в немецкой управе, часто находился в разъездах.

Он предупредил вопрос вошедшей за ним в гостиную хозяйки:

— Ужинать не буду. Заходил в казино. Если можно, только стакан горячего молока.

— Как не можно? Обязательно, — пропела она.

Позвав денщика, Богаец приказал затопить камин. Ушел к себе, переоделся и минут через десять появился в гостиной в домашних брюках, мягких тапочках и ворсистом халате. В камине потрескивали поленья. Подвинул к огню кресло, бросил денщику:

— Свободен. Можешь идти в роту.

Солдат был рослый и крепкий, лет тридцати. На его толстой шее едва сходился воротник. Он в нерешительности потоптался, будто хотел что-то сказать, однако промолчал и неслышно удалился. Его недавно прислали к Богайцу из военной комендатуры, не объяснив, почему заменили прежнего, молодого и очень исполнительного паренька. Новый без охоты убирал комнаты, чистил одежду и обувь. По всей видимости, для него эти обязанности были в тягость. Когда Богаец спросил, чем вызвана эта замена, в комендатуре ответили, что им так приказано. Кто приказал, не объяснили. Ну и черт с ними, не до этого.