Правительство Исмета решило проявить силу по всем направлениям. Вопреки тому, что можно было бы подумать, первыми жертвами решительного наведения порядка, первыми «клиентами» Трибунала независимости были вовсе не курды. Первая атака правительства была направлена против прессы: в ряде городов провинции, и в первую очередь в Стамбуле, были запрещены газеты, арестованы журналисты. Многие из них будут затем отпущены или получат легкие наказания после того, как признают свои «ошибки». Республиканская прогрессистская партия подверглась ожесточенной критике за то, что требовала объяснить причины отставки Фетхи и не смогла «четко сформулировать свою позицию в отношении восстания курдов». Рауф осмелился заявить, что «республика не была в опасности». Вслед за критикой последовал приказ о роспуске партии: в начале июня все отделения партии были закрыты по распоряжению правительства. Официально оппозиционную партию упрекали в использовании религии во время политических дискуссий и в организации реакционного движения, связанного с бывшим халифом. Серьезные обвинения на какое-то время приведут к режиму террора в Стамбуле, а Рауф, бывшая правая рука Кемаля, будет вызван в комиссариат полиции. И всё же ни один из лидеров запрещенной партии не будет брошен в тюрьму или осужден, чего нельзя сказать о семидесяти членах религиозной организации, заподозренной в подготовке восстановления султаната, а также о двадцати коммунистах: одиннадцать консерваторов будут казнены, двадцать других брошены в тюрьму, как и большинство арестованных коммунистов. Коммунистов освободят в конце 1926 года, а затем снова арестуют в 1927 году.

Оппозиционеров, виновных или невинных, заставили замолчать. После девяти месяцев демократического эксперимента в кемалистской Турции устанавливается мягкий деспотизм. Кемаль, поддерживаемый Фетхи, искренне попытался вести либеральную политику. Восстание курдов выдвинуло на первый план тех, кто по темпераменту или по убеждениям был уверен в том, что Турецкой Республике угрожают как внутренние, так и внешние враги [53] . Кемаль мгновенно становится на их сторону. «Наш народ еще не готов к демократическому и конституционному режиму, — якобы заявил он в частной беседе в середине августа. — Мы, основатели республики, должны его подготовить к этому. В течение десяти-пятнадцати лет мы, и только мы одни должны взвалить на свои плечи государственное управление. После этого турецкому народу будет позволено создавать политические партии, чтобы свободно обсуждать внутренние и внешние вопросы. Но до этого момента турецкий народ должен заниматься сельским хозяйством, торговлей и работой на промышленных предприятиях, а для развлечения было бы неплохо предаваться плотским удовольствиям, а не опасным политическим играм». Но это была приватная беседа, о которой предположительно сообщили английские дипломаты. Необходимо с осторожностью относиться к этим высказываниям.

Будущее подтвердит эту информацию: в 1930 году, то есть пять лет спустя, Кемаль попытается снова создать оппозиционную партию. И снова неудача. Следовало подождать еще 16 лет, до 1946 года, когда преемник Кемаля Исмет Инёню разрешит многопартийность.

Машина выезжает из Анкары и направляется на север. В десяти километрах от столицы горы уступают место огромной равнине, покрытой худосочными зерновыми культурами. Овцы, козы, несколько буйволов рассматривают машину, приближающуюся к обычной деревне с глинобитными домами, минаретом и строящейся школой.

В машине гази оживленно рассказывает о битве, которая, согласно местным поверьям, происходила именно здесь [54] между султаном Баязидом [55] и Тимуром (Тамерланом) [56] . Это произошло в 1402 году, когда Тимур одержал победу и разорял Османскую империю в течение десяти лет. Кемаль не скрывает своего восхищения великим стратегом и убеждает в этом своих спутников, друзей детства. В этой поездке 23 августа 1925 года Латифе не сопровождает Кемаля: она больше не будет его сопровождать никогда.

После поездки по Восточной Анатолии прошлой осенью отношения между Кемалем и Латифе всё ухудшались. Развод становился неизбежным, несмотря на все попытки Исмета примирить их. Исмет, образцовый муж и отец, беспокоился о состоянии здоровья гази, он всегда сожалел о бурном образе жизни, невоздержанности Кемаля. Исмет надеялся, что Латифе сможет изменить Кемаля, «уравновесить» его. Но Исмет заблуждался. Латифе стала «ошибкой» Кемаля, помехой в осуществлении задуманного им революционного преобразования страны. В день развода он пригласил в Чанкая двух лучших подруг Латифе и признался им: «Я задумал огромные реформы для моей страны, но сейчас я ничего не могу делать». И, повертев правой рукой над головой, добавил: «У меня такое состояние, словно винт сверлит мой мозг». Помолчав несколько секунд, гази объявил: «Я решил сегодня развестись с Латифе, и я не увижу ее больше» [57] . И действительно, Кемаль больше никогда не увидит Латифе, но ее образ будет его преследовать. Однажды он спросил у одного из друзей: «Не правда ли, она похожа на Латифе?» — хотя женщина была полной противоположностью его бывшей жене.

В машине Кемаля место Латифе занимал теперь Нури, единственный человек, кто мог называть гази просто по имени. Его связывала с Кемалем братская дружба. Нури был первым представителем националистов в Берлине, он — член Национального собрания, но эти официальные титулы — лишь слабый отблеск роли Нури в жизни Кемаля. Впрочем, слишком сложно определить эту роль. Мирную гавань, торжество необычайной доброты, семейный комфорт — вот что познал Кемаль с Нури и его семьей, нормальную жизнь без страстей и потрясений. «Было забавно видеть, как они подшучивали друг над другом, — вспоминала через полвека вдова Якуба Кадри Караосманоглу, — словно два брата!»

Кемаль, Нури и их попутчик, тоже друг детства гази, одеты в европейские костюмы, в руках у них шляпы. Прибыв в Чанкыры, Кемаль выходит из машины и приветствует толпу, размахивая шляпой. Во время этой поездки в Чанкыры, Кастамону и Инеболу, регион на северо-западе от Анкары, известный своим консерватизмом, Кемаль провозглашает революцию головного убора.

Вспомним историю. В 1829 году по распоряжению султана Мехмеда II все чиновники должны были носить феску, которой султан решил заменить традиционный тюрбан. Это решение вызвало взрыв возмущения: феска превращала мусульманина в неверного, уподобляла грекам. В 1908 году Кемаль, направленный юнионистами в Триполитанию, проезжает через Сицилию, и дети швыряют корки лимона в чужестранца с феской на голове. В 1910 году Мустафа Кемаль выезжает во Францию, чтобы присутствовать на Больших маневрах в Пикардии; на вокзале в Белграде торговцы насмехаются над одним из его попутчиков с красной феской на голове. В Париже Фетхи, тогда военный атташе во Франции, ожидает своего друга Кемаля, чтобы представить его в военном министерстве. Кемаль появляется в спортивном костюме и тирольской шляпе, гордый, сияющий, словно европеец.

Пятнадцать лет спустя его склонность к элегантности и восхищение «европейской цивилизацией» не изменились. А между тем турецкий народ снова обретает гордость за свою нацию. «Каждый крестьянин Анатолии знает, что Мустафа Кемаль сбросил греков в море, а каждый горожанин — что Исмет подписал с союзниками договор, положивший конец иностранным привилегиям», — отмечает английский дипломат. Создание республики и отмена халифата начали менять умонастроения людей. Отныне турок может понять свою отсталость по сравнению с цивилизованным миром, признать это и попытаться преодолеть, а в повседневной жизни, в частности, изменить свой наряд.