— Тефер, я вам очень обязан… и вы не раскаетесь, что услужили мне, даю вам честное слово!

— Я уже давно знаю щедрость господина герцога и заранее выражаю мою безграничную благодарность.

— Что еще можете вы мне сообщить?

— Я принес вам еще кое-что, — сказал Тефер, вынимая из бумажника обгоревший клочок бумаги.

— Что это?

— Обрывок письма, которое вы сожгли у Рене Мулена. Тут видно еще несколько строк, хотя и неполных, но все еще могущих сильно вас скомпрометировать. Я позволю себе посоветовать вам окончательно их уничтожить.

Жорж взял бумагу и стал ее рассматривать.

— Да, это было опасно, — прошептал он, — но опасность сейчас исчезнет. Вы обо всем думаете, Тефер! Вы — превосходный помощник!

И герцог поспешил сжечь остатки письма.

— Теперь, — сказал Тефер, — я буду следить за Рене Муленом, но, правду сказать, я считаю его совершенно безвредным.

— А о Клодии Варни все еще нет никаких вестей?

— Никаких!… Из последних отчетов моих агентов я заключил, что ее еще нет в Париже. Я буду теперь искать в Англии.

— Для всего этого вам, конечно, нужны деньги?

Тефер с улыбкой молча поклонился.

Сенатор достал из бумажника шесть банковских билетов по тысяче франков и подал ему.

Полицейский рассыпался в благодарностях и ушел в восторге от щедрости герцога.

Тефер не лгал, говоря о своих постоянных поисках Клодии Варни. Он рассылал по всему Парижу многочисленных агентов, которые усердно служили ему, воображая, что он действует по инструкциям префектуры.

Но Клодия не находилась.

Конечно, Тефер понимал, что бывшая любовница Жоржа де Латур-Водье могла скрываться под каким-нибудь вымышленным именем, но как было угадать его?

Он искал ее по всем первоклассным отелям, но безрезультатно.

У Клодии была своя полиция в лице тайного агента шевалье Бабиласа Сампера, одного из лучших агентов сыскного бюро «Рош и Фюммель».

У Бабиласа Сампера не было недостатка в уме и ловкости; к тому же обещание Клодии подогревало его усердие.

Утром того дня, когда Тефер отвозил в Шарантон Эстер Дерие, шевалье позвонил в двери дома на улице Берлин и был тотчас же принят мистрисс Дик-Торн.

— Ваше посещение, — сказала она, — заставляет меня предполагать, что вы хотите что-то сообщить мне.

— Действительно, сударыня, и, смею надеяться, что вы будете довольны моим рапортом.

— Отыскали вы следы мадам Амадис?

— Да, хотя и не без труда.

— Она жива?

— Да, сударыня.

— А! — сказала радостно Клодия. — Она, должно быть, очень стара?

— Она уже не первой и даже не второй молодости, но все-таки ей уже семьдесят лет, и она очень хорошо сохранилась. Она живет на Королевской площади в доме номер

24. Это обозначено в донесении, которое я сейчас буду иметь честь вручить вам.

С этими словами шевалье Сампер развернул большой лист бумаги, весь исписанный мелким убористым почерком.

— Мадам Амадис живет одна? — спросила с живостью мистрисс Дик-Торн.

— Нет, сударыня… с ней живет одна особа, гораздо моложе ее.

— Как ее зовут?

— Эстер Дерие.

— И она жива!… — прошептала радостно Клодия. — Положительно, судьба мне благоприятствует!

— Но, — продолжал шевалье, — я должен прибавить, что мадам Эстер Дерие — сумасшедшая, и уже много лет.

— И, несмотря на это, мадам Амадис держит ее у себя по-прежнему?

— Да, сударыня, и ухаживает за ней с необыкновенной заботливостью.

— Действительно, необыкновенной! — заметила Клодия. — Это помешательство, — продолжала она после минутного молчания, — будет, конечно, вредить моим планам, но ведь нет таких препятствий, которые нельзя было бы устранить! Что же дальше?

— Я занимался также сенатором, герцогом де Латур-Водье.

— Что же нового?

— Ничего! Герцог несколько дней не выходил из дома.

— А его сын?

— Утром, говорят, в суде, а по вечерам отправляется ухаживать за своей невестой мадемуазель Изабеллой де Лилье.