Остановившись поначалу у Томаса Престона, ирландского роялиста, Карл затем переехал в уютный дом на р. От. Пребывая здесь, он мог заниматься теми важными и мелкими делами, которые выпадали монархам в изгнании: например, посещать заседания английского конвента или выполнять необременительные обязанности патрона лучников гильдий Св. Георгия и Св. Себастьяна. По пятам за ним следовали неизбежные кромвелевские соглядатаи, посылавшие в Англию явно приукрашенные отчеты о разгульной жизни роялистов. Брюгге якобы — «гнездо разврата и пьянства». Быть может, впрочем, некоторые из придворных короля действительно были не без греха, однако же сам он, погруженный в меланхолию и тоску по неосуществленным планам, мирно жил со своей новой любовницей, симпатичной Кэтрин Пегге. От нее у него родились дочь, умершая в младенчестве, и сын, бесхитростно названный Карлом Фитцкарлом. Была у Карла и дочь (Шарлотта Фитцрой) от Элизабет Киллигру, и еще он, похоже, ухаживал за Генриеттой Екатериной Оранской, юной дамой независимого склада, — в этом романе искреннее увлечение сочеталось с политикой. Карлу теперь нравились женщины с сильным характером, и, делая принцессе скромные, какие только мог себе позволить, подарки — перчатки из Парижа, например, — он самодовольно писал Таффе, что «таких женщин» у него еще не было.

О Люси Уолтер Карл того же не сказал бы. Угнетенная тяготами повседневного существования, взбалмошная по природе, она все больше деградировала морально и физически. Превратив и собственную жизнь и жизнь окружающих в Гааге в сущий кошмар, Люси вместе с детьми решила вернуться в Англию. Тут ее немедленно схватили агенты Кромвеля: как «жена или любовница» короля она представляла немалую ценность. Люси продержали в тюрьме две недели и допросили с пристрастием, после чего Кромвель решил, что с политической точки зрения целесообразнее всего будет ее отпустить; надо только придать этому акту публичный характер, так, чтобы люди говорили о щедрости души протектора. Насмешливо обозвав Карла ханжой и королем-благотворителем, проматывающим деньги на таких женщин, как эта, он распорядился освободить «даму для королевских радостей и юного наследника» и отослать обоих во Фландрию. В следующем месяце Люси уже была в Брюсселе.

Раздраженный и обеспокоенный, король твердо решил отобрать у Люси сына и, поселив ее с Яковом в доме одного из своих приверженцев, сэра Артура Слингсби, велел тому «по возможности без шума отобрать ребенка у матери». Но Слингсби оказался не тем человеком, которому можно было доверить такую миссию. Люси не смогла заплатить за проживание, и Слингсби попытался было взять ее под стражу. Прижимая маленького Якова к груди, Люси с громкими рыданиями выбежала на улицу. Прохожие сразу же встали на сторону несчастной матери, а Слингсби только усугубил положение, заявив во всеуслышание, что действует от имени английского короля. Это вызвало такое волнение в городе, что вынужден был вмешаться сам мэр, и Карлу, которому в тот момент меньше всего нужны были дипломатические скандалы, не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с переселением своей прежней возлюбленной в дом лорда Кастлхэвена.

Используя в качестве посредника графа Ормонда с его неизменно внушительными манерами, Карл попытался объяснить мэру сложившуюся ситуацию. В письме ему граф, ссылаясь на «чудовищное и неприличное поведение» Люси, писал, что присутствие ее сделалось совершенно невыносимым для короля и его приближенных. Лучше всего ей как-нибудь незаметно исчезнуть, намекал Ормонд, выдерживая тон оскорбленного достоинства, отличающий все письмо. «Таким образом Вы не просто обяжете короля; это будет великим благодеянием для ребенка, а в конечном итоге и для его матери, — быть может, она сменит наконец образ жизни, который навлекает на нее справедливые упреки окружающих». Если же Люси откажется, то последствия будут самыми печальными. «В таком случае, — продолжал Ормонд, явно рассчитывая, что эти слова дойдут до Люси, — к ее прежним безумиям добавится еще одно, на сей раз касающееся невинного ребенка, так как он вынужден будет из-за ее упрямства разделить все беды, которые неизбежно свалятся на мать, когда Его Величество лишит обоих своего попечения». Те же, кто в таких обстоятельствах станет на сторону Люси, нанесут королю «ущерб» и выкажут таким образом свое «явное неповиновение».

Столкнувшись с такого рода шантажом, Люси решилась на крайнюю меру. Она пригрозила обнародовать письма Карла. Сообразительный, как всегда, О'Нил предложил, чтобы Слингсби как-нибудь завладел ими, да поживее; Карл же тем временем отправил в Брюссель гонца, некоего Эдварда Проджерса, с наказом под каким-нибудь благовидным предлогом увезти ребенка. Люси отлично понимала, какие тучи сгустились у нее над головой. Когда Про-джерс попытался увести Якова, она закатила настоящую сцену, и все же сопротивление ее было безнадежно. В конце концов, больная и измученная, Люси вынуждена была уступить. Ребенок оказался у Карла, который сразу же отдал его на попечение Крофтса из Литтл-Сэксема, недавно возведенного в баронское достоинство. Так мальчик стал Яковом Крофтсом. Компенсируя недостатки образования, опекун отправил его в Париж, где тот поступил в янсенист-скую школу Порт-Рояля. Последовала за ним в последнем приступе отчаяния и Люси; в Париже под самый конец 1658 года она умерла, как пишут, «от дурной болезни». Но наследство оставила — в лице славного мальчугана, которому предстояло стать для отца настоящей головной болью.

Занимаясь малоприятными личными делами, Карл параллельно пытался склонить представителей короля Филиппа в Испанских Нидерландах — его незаконнорожденного сына Хуана Хосе, исключительно ловкого дипломата дона Алонсо де Кардеиаса и первоклассного юного военачальника маркиза Карацену — к выполнению обязательств, которые вообще-то по договору с Испанией обязательствами и не являлись. Скорее это были радужные ожидания самого Карла. Так, он хотел, чтобы морские порты Испанских Нидерландов были открыты для судов, капитаны которых признают его полномочия, ибо таким образом появлялась возможность раздобыть деньги каперским промыслом, а затем использовать их для подготовки десанта. Карлу также не терпелось сформировать наземные силы вторжения, и он всячески пытался убедить испанцев предоставить для этого финансы. Наконец, он настаивал, чтобы задача вторжения в Англию стала для Испании приоритетом номер один и, стало быть, к ее выполнению хорошо бы приступить даже до того, как появится морской плацдарм на английских берегах.

Но на испанцев юношеский напор Карла не производил сколько-нибудь заметного впечатления. То, что было главным для него, для них оставалось второстепенным; к тому же испанцам совсем не хотелось выглядеть слишком активными сторонниками Стюартов, ибо впоследствии это могло затруднить мирные переговоры с Кромвелем. Помимо политических, существовали еще и экономические аргументы. Испанская казна была едва ли не пуста; в то же время, пока король Филипп вынужден был довольствоваться мясом второй свежести, огромные средства уходили на содержание вооруженных сил, разбросанных по многочисленным фронтам, а тут еще кромвелевская флотилия разгромила испанские суда, доставлявшие из Южной Америки столь необходимое стране золото. Словом, в полной мере ожиданиям Карла сбыться было не суждено, а когда он все же начал формировать армию, военные события в мире сделали перспективы найма испанских солдат еще туманнее. Великолепная операция, осуществленная Хуаном Хосе и Караценой, завершилась разгромом французской армии; таким образом, потребность Испанских Нидерландов в столь значительных силах отпала, и часть из них была переправлена ближе к дому, на португальский фронт. В распоряжении союзников Карла осталось совсем немного солдат: казалось, он терпит поражение по всем направлениям.

Но разочарования только укрепили решимость Карла. Как никогда раньше, он ощущал необходимость формирования собственных сил, и самым надежным их источником ему представлялась группа роялистов, сражавшихся в качестве наемников во французских войсках. Был среди них и герцог Йоркский. Получив приказ прибыть к королю в Брюгге, он неохотно, но подчинился и привел с собой сто человек. Несколько сотен прислали и ирландцы, к ним добавились роялисты из Шотландии и Англии, так что к марту 1656 года в распоряжении Карла оказалось около 2500 солдат. Во главе их встал герцог Йоркский, получивший звание генерал-лейтенанта, и в плане снабжения командование столь значительным отрядом, расквартированным в иностранном государстве, оказалось чистым кошмаром. Трудности возникали одна за другой. Хайд злорадно ворчал по поводу бездарности испанцев, английские же офицеры завышали количество солдат, находившихся под их командой, а лишние деньги просто прикарманивали. Местный люд с ужасом взирал на поведение и вид английского королевского воинства, особенно на шотландцев и ирландцев, которые казались им настоящими варварами. Последних обвиняли в разграблении одной из близлежащих церквей; под такими обвинениями охотно подписывались кром-велевские соглядатаи. «Нет в Европе армии, — доносил один из них, — в которой было бы столько же мародеров, сколько среди этих небольших отрядов, собравшихся под знамена короля».