— У меня нет отца, — недовольно возразил Конрад. — И мать давно умерла. Я сам по себе.

Мужчины переглянулись.

— А кто тогда этот? — рыжебородый кивнул на Дингера, сидящего к нему спиной.

Конрад презрительно пожал плечами.

— Не знаю. Мы вместе служим у одного итальянца и едем с ним в Голландию. Он пошёл покупать лошадей, а нам приказал ждать его здесь.

— В Голландии сейчас живётся трудно, — сказал Питер. — Скоро мы возвращаемся домой. Можем взять тебя с собой. Зачем тебе итальянец? Не очень-то он хороший хозяин как я погляжу.

— Он жадный. — Конрад брезгливо поморщился.

— Это заметно, — согласился его собеседник. — Сколько он тебе платит?

— Ничего он мне не платит и кормит всякой дрянью. — Конрад говорил вполне искренно. Возможность оставить своих спутников и присоединиться к сплавщикам обрадовала его. Какая разница, почему они предложили ему отправиться с ними?

Между тем Питер приметил его ещё в Майнце. Он увидел, что мальчик хорошо сложен и, судя по всему, будет высокого роста. У Питера было две дочери, а сыновьями его судьба обделила, о чём он не переставал жалеть, наблюдая, как подрастают мальчишки, живущие по соседству. Ему нужен был помощник в хозяйстве и работе. Почему бы не взять к себе сироту?

— Выйди сейчас незаметно и подожди нас за воротами, — сказал Питер.

— И как ты собираешься провести его на плот? — поинтересовался один из сплавщиков.

Рыжебородый махнул рукой.

— Договорюсь с Клаусом. Если что, заплачу ему.

Выходя из таверны, Конрад внезапно понял, что мать недовольна им и очень сердится. У него не было ни времени, ни возможности поговорить с ней. Её осуждение убило его самонадеянность. Оглянувшись на шварцвальдцев, он оценил нелепость своей героической идеи самому зарабатывать себе на жизнь тяжёлым, но благородным трудом сплавщика леса. Работать ему не хотелось, оставаться с Феррарой и Дингером — тоже, но легкомысленно отказаться от своей удачи не хватало решимости. Конрад представил себя на плоту среди чужих людей, таких же простых и грубых, как те, что были на барже. Вообразить свою жизнь в доме Питера где-то в неведомом Шварцвальде он не мог, поскольку ничего не знал ни о тех краях, ни о человеке, с которым собрался уехать. Неужели ради этого рыжебородого чудака стоило отказываться от родного отца, баронского титула и замков в Моравии и Баварии?!

Шварцвальдцы вышли из таверны. Конрад побрёл за ними, дивясь и недоумевая, зачем ему это нелепое приключение и в душе надеясь, что Дингер заметит его уход.

Если бы не Феррара, Дингер предпочёл бы сделать вид, что не слышал, о чём Конрад договаривался со сплавщиками. Белоручке захотелось потрудиться? Что ж, дело святое, но ювелир вряд ли согласился бы с этим.

Допив пиво, Дингер расплатился с хозяином таверны и отправился за своим беспокойным подопечным…

Из Кёльна уезжали в лихорадочной спешке. Виновником этого Конрад считал себя. В действительности обстановка в архиепископстве Кёльн и в самом городе была тревожной. К чужестранцам присматривались с недоверием и враждебностью. Феррара не захотел испытывать судьбу и направился в Бранденбург, надеясь раньше, чем наступят холода, добраться до Гамбурга, а оттуда морем — до Голландии.

И вновь началась безумная гонка. Ферраре надоело путешествовать. Денег было в обрез. Он спешил домой.

В конце ноября прибыли в Гамбург. Ещё один порт на реке. Ещё одна большая судоходная река…

В нетопленной комнате гостиницы постояльцев донимали клопы. Спать было невозможно. Мешали не только холод и укусы назойливых насекомых, но и пьяные крики внизу.

Глядя в окно на тёмную Эльбу, поросшую по обоим берегам частоколом мачт, Конрад думал о море. Он видел Влтаву, Дунай, Женевское и Боденское озёра, Рейн. С содроганием вспоминал свирепый рейнский шторм. Впереди было Северное море — холодное, серое, не спокойное ни летом, ни зимой. Он знал его. Когда-то давно, в ночном видении, похожем на сон наяву, он летел над этим бескрайним водным пространством. Можно ли было забыть костёр на ночном берегу, ведьм, кружащихся в старинном ритуальном танце, развенчанного бога с золотой чашей в руках?

Феррара нашёл голландского капитана, готового к отплытию в Харлем. Упросить его взять пассажиров оказалось непросто. Пришлось расстаться с последними деньгами. Лошадей Феррара продавать не стал. Их поместили в трюм. Путешественникам выделили крошечную каюту в кормовой части судна. Никакой мебели, за исключением двух узких коек, в этом помещении не было. Конрад и Феррара спали на койках, Дингер — в гамаке, который подвешивал на ночь.

Днём австриец часто выходил на палубу — курил и болтал с матросами.

Конрада донимала морская болезнь.

— Ничего, ваша светлость, привыкнете, — утешал его слуга. — Вы ведь поначалу укачивались и в карете. Хотели посмотреть на море — вот оно, любуйтесь. Разочаровали вы меня. Я думал, что из вас выйдет настоящий морской волк.

Эта болтовня злила Конрада. Ему было тошно и без Дингера. От скуки слуга занялся воспитанием "маленького бездельника" и чуть ли не силой заставлял его подниматься на палубу.

Море штормило. Изредка в просветах между облаками появлялось солнце и там, куда падал его луч, волны тускло светились, становясь похожими на матово-зелёное стекло. С неба сыпалась ледяная морось — ни дождь, ни снег. Всё вокруг было мокрым, холодным, отвратительным на ощупь. Даже внутри, в каюте, стояла сырость.