Перед ним на плоском камне, который он превратил в стол, лежала большая груда золотых монет. Шон закурил сигару, и от дыма у него закружилась голова. Совесть безоговорочно капитулировала, уступив место ощущению благополучия. Это чувство было еще ярче из-за прежней подавленности.

– Шон Кортни принимает от правительства бывшей республики Трансвааль двадцать девять тысяч двести фунтов в погашение всех долгов и требований.

Он снова рассмеялся и принялся укладывать золото в кожаные сумки.

Повесив сумки через плечо, с дикими цветами в руках Шон спустился с холма. Оседлал лошадь, навьючил сумки с деньгами на одного из мулов и вернулся к могиле Сола. Теперь он решил, что золото – дар не республиканского правительства, а Сола Фридмана.

Так принять его стало еще легче.

Наконец он сел верхом и уехал. Когда человек и его лошади превратились в ничтожные точки на огромной коричневой равнине, с юга налетел песчаный вихрь. Высокий столб нагретого воздуха, пыли и обрывков сухих листьев полетел к могилам под холмом. Казалось, он пролетит мимо, но он сменил направление и обрушился на двойной ряд могил. Подхватил оставленные Шоном цветы, высоко поднял их, измочалил стебли и широко разбросал по равнине.

Майкл нес за ним переметную суму – самую тяжелую часть багажа. Шон вышел из коляски и пересек тротуар, направляясь к конторе «Ледибургской банковской и трастовой компании». – О! Полковник Кортни! – с воодушевлением воскликнула молодая леди в приемной. – Я скажу мистеру Паю, что вы здесь.

– Не беспокойтесь. Я сам передам ему добрую весть.

Ронни Пай тревожно поднял голову, когда дверь распахнулась и вошли Шон и Майкл.

– Доброе утро, Ронни! – жизнерадостно поздоровался Шон. – Вышли у тебя сегодня камни, или еще слишком рано?

Ронни осторожно ответил и встал.

Шон выбрал из кожаной коробочки на столе сигару и понюхал.

– Сносная гадость, – сказал он и откусил кончик. – Пожалуйста, спичку. Ронни. Я клиент, забыл? Надо бы повежливей.

Ронни неохотно, с подозрением поднес огонь к его сигаре.

Шон сел и положил ноги на стол, удобно скрестив.

– Сколько я тебе должен? – спросил он. Этот вопрос обострил подозрения Ронни, и он посмотрел на сумку в руках Майкла.

– Ты спрашиваешь – сколько всего? Капитал и проценты?

– Капитал и проценты, – подтвердил Шон.

– Нужно посчитать.

– А ты округли.

– Ну, очень грубо будет... того... ну, не знаю... – Он помолчал. Сумка выглядела угнетающе тяжелой. Ее распирало, и видно было, с какой натугой Майкл ее держит. – Скажем, двадцать две тысячи восемьсот шестнадцать фунтов пятнадцать шиллингов.

Выговаривая сумму, Ронни почтительно понизил голос, как первобытный человек, называющий имя божества.

Шон снял ноги со стола. Наклонившись вперед, он взял документы, лежавшие на столе в стороне.

– Хорошо. Заплати ему, Майкл.

Майкл торжественно водрузил сумку на освободившееся место. Но, когда Шон ему подмигнул, серьезность Майкла исчезла – он расплылся в улыбке.

Не пытаясь скрыть возбуждение, Ронни погрузил в сумку обе руки и достал два мешка из небеленой парусины. Развязал шнурок на одном мешке и высыпал золото на стол.

– Где ты его взял? – рассерженно спросил он.

– Нашел там, где кончается радуга.

– Здесь целое состояние, – возразил Ронни, снова запуская руки в сумку.

– Большая сумма, согласен.

– Но, но...

Ронни рылся в груде монет, пытаясь открыть тайну их происхождения, как курица роется в земле в поисках червяка.

Однако Шон целую неделю провел в Йоханнесбурге и еще два дня в Питермарицбурге, побывал во всех банках и везде обменивал небольшое количество крюгеровских монет на английское и португальское золото и золотые монеты еще полудюжины государств. Некоторое время Шон с довольной улыбкой следил за усилиями Ронни. Потом встал.

– Ну, нам пора. – Он положил руку Майклу на плечо и повел его к двери. – Остаток зачисли на мой счет, сделай милость.

С невысказанным протестом на губах, раздраженно кривя рот, Ронни Пай смотрел в окно, как «Акациевая ферма Лайон-Коп» поднимается в коляску, прочно усаживается, приветственно взмахивает кнутом и преспокойно уходит из его когтей.

Все лето на холмах Лайон-Копа раздавался стук топоров и песни сотен зулусов. Когда дерево падало в пене колышущихся ветвей, к нему подходили люди с ножами, срезали кору и увязывали ее в тюки. И каждый поезд на Питермарицбург увозил груз этой коры на фабрику, где ее обрабатывали.