Я стоял, опираясь на лопату, на краю дамбы. Рядом пыхтели моряки, пытаясь восстановить дыхание после безудержных плясок. Мы все еще пересмеивались, как школяры, в реальность возвращаться не хотелось никому. Окрепший ветер холодил наши разгоряченные лица, но солнышко пригревало ласково, как ранней весной. Жаль, что у всех закончились папиросы. Хотелось пристроить утомленное голодной диетой тело на затишном склоне, погрузить пальцы в теплый песок и по-стариковски задремать.

— Павел Тимофеевич! — окликнул меня звонкий мальчишеский голос.

Вот так всегда: вздумаешь спрятать голову в песок, действительность не преминет достать тебя коленом под зад. Я со вздохом передал лопату Гавриле.

— Трудись!

А сам поспешил в лагерь. Карп снова выругался. На этот раз суть его претензий была следующей: работники из моряков по-прежнему как из дерьма снаряды — если бы мы хоть плясать умели, так ведь и пляшем не лучше мартышек на поводке…

На осунувшемся валу ждал Гришка. Этот белобрысый юноша субтильного телосложения принялся торопливо, глотая целые слоги, рассказывать, в чем беда. Я кивал на ходу, огорчаясь сильнее и сильнее.

Помощник капитана сидел на ящике и поглаживал сальную бороду. За его спиной возвышался отец Савватий: священник выполнял по моей просьбе обязанности санитара.

— Итак, вас произвели в адмиралы? — спросил я, усаживаясь напротив Стриженова.

— Ну, не совсем. В контр-адмиралы, — ответил тот довольным голосом. Я заметил над правым глазом Стриженова тонкий шрам и подумал: мол, вот этот человек участвовал в войне с турками и, по рассказам очевидцев, храбро сражался. Было до слез обидно, что именно он сломался первым. Как нам не хватало его боевого опыта и умения руководить!

— Поздравляю, контр-адмирал, — улыбнулся я через силу. — Но, голубчик, скажите, как вы себя чувствуете?

— Северский, с-сука, кортик мой прикарманил, — пожаловался Стриженов.

Северский бродил неподалеку и все прекрасно слышал.

— Чем дальше в лес, тем больше дров! — бросил артиллерист и покрутил пальцем у виска. Затем сердито пнул красную землю и пошел прочь, опустив руки в карманы, — быстрый, вспыльчивый и непреклонный.

Отец Савватий размашисто перекрестился.

— Отберите у него мое золотое оружие! — Стриженов порывисто наклонился вперед и схватил меня за локоть. — Батюшка светлый, Пашенька! Северский — свинья! И ведет себя будто в трактире. Отберите у него золото!..

— Какое золото? — рассеянно переспросил я, глядя, как Северский взбирается на ближайший холм.

— Кассу корабельную, — пояснил Стриженов, почесывая обеими руками бороду, — сто тысяч рублей и двести тысяч фунтов стерлингов…

Нашу беседу прервал крик Северского: — Вы только посмотрите на это! Господа, бегите скорее сюда!

Я поглядел Стриженову в лицо. На челе помощника капитана выступила испарина. Стриженов растерянно и одновременно жалобно смотрел на меня, как будто ожидал, что я одной фразой разрешу его внутренние конфликты.

— Я прошу простить, контр-адмирал!

Старший офицер вздохнул, потупил взор.

— С Богом, батюшка!

Северский стоял, приложив ко лбу козырьком ладонь. Пахнущий снегом ветер трепал его светлые, порыжевшие от пыли волосы. Я, отец Савватий, Карп Дудкин и Гаврила, помогая друг другу, взобрались на вершину холма. Куда подевалась та легкость, при помощи которой несколько дней назад мы одним прыжком одолевали любой подъем?

— Вы возитесь, как сытые вши, — сказал артиллерист, не оборачиваясь.

— Вши отнюдь не сытые, а очень даже голодные, — возразил я. — Что вы там увидели, Георгий? Ради чего вшам пришлось одолеть подъем?

— А вы разуйте глаза! Вдоль границы с пустошью брел караван. Я насчитал тридцать шесть животных, идущих друг за другом цепочкой.

— Кильватерная колонна! — пошутил я.

Это были могучие создания, напоминающие африканских гиппопотамов, с громоздкими, как железнодорожный вагон, телами, стоящими на относительно тонких и высоких лапах. Причем передняя пара конечностей была в два раза длиннее задних. Шли они неспешно, вразвалочку. Время от времени та или иная тупорылая морда задиралась вверх, раскрывалась широченная пасть, и окрестности оглашались булькающим клекотом.

Точно такой же клекот послышался со стороны вала. Мы обернулись и увидели, что присматривающий за нами цилиндр (к его молчаливому присутствию все давно привыкли) раскрылся и теперь вторит клекоту животных. Вот тогда-то я и смекнул, что животные в караване — вовсе не животные, а такие же разумные твари, как и люди. Наверняка наш цилиндр призывал существ к покорности на их нечеловеческом языке. А то, что первое создание в караванной цепочке несло на спине «шубу», равно как и замыкающее, говорило лишь о том, что их участь еще тяжелее нашей.