С шорохом разошлись блоки, явив проход, за которым виднелись ступени, ведущие на поверхность. Заструился чистый воздух; его запах показался мне медовым благоуханием, пришедшим на смену атмосфере удушливого смрада, к которому я, кстати сказать, успел-таки принюхаться.

И тогда я мгновенно проснулся. Замотал головой, вытряхивая из нее осколки сна. Двинулся к лестнице, едва переставляя ноги.

Эх, и тяжело мне дались первые ступени. Я обливался потом, кусал губы, то и дело останавливался, чтобы перевести дыхание, но упрямо поднимался вверх, туда, откуда тек воздух, наполненный сладкой свежестью. Туда, где светило солнце и блистало морозной бирюзой небо. Там, наверху… очевидно… меня не могло ждать ничего хорошего. Но и умирать внутри древней крипты тоже не улыбалось.

Я одолевал ступень за ступенью и в конце концов увидел… нет, не пятно света, олицетворяющее выход, а черное дуло револьвера, глядящее мне в лицо.

Приехали!

На миг я ощутил какую-то детскую пронзительную обиду. Однако, рассудив, что на поверхности меня все равно бы ждал прием, неотличимый от оного, не стал почем зря травить душу и тут же овладел собой.

От судьбы долго не побегаешь. Подумаю напоследок о прекрасном. Или о вечном. Или о том и другом сразу.

— Ваше благородие! Павел Тимофеевич!

Револьвер дрогнул в татуированных руках. Я по-стариковски выставил вперед правое ухо и прислушался к знакомым обертонам этого голоса. Лица вооруженного человека я не видел: оно было скрыто густой тенью. Да-да, так и есть: невысокий, крепко сбитый…

— К-кирилл? — спросил я, не веря глазам, ушам и прочим органам. — Лаптев?

— Ха-ха! Ваше благородие!!!

Меня сграбастали в объятия, затем сурово встряхнули за плечи.

— Полегче, брат! — вяло отпихнулся я. По моим щекам вдруг покатились крупные слезы, а голос задрожал. — Полегче…

— А мы и не чаяли увидеть вас живым! Ваше благородие!!!

…Мустафа лежал неподвижно, ветер ворошил его бурую с рыжинкой шерсть. На четырех огнестрельных ранах, алеющих посреди широкой спины, пузырилась прозрачная жидкость, напоминающая лимфу. Трое незнакомых мне матросов деловито обкладывали «хозяина» хворостом. Вот кто-то, носящий фельдфебельские нашивки, поспешил к будущему костру с коробком спичек. Над поверженным врагом молчаливым стражем возвышался Гаврила, дуло винтовки он держал у глянцевого черепа «носителя».

Увидев меня, боцман взмахнул рукой. Заросшее курчавой бородой лицо озарилось улыбкой.

— Рудин! — окликнули меня.

Батюшки! Выходит, чудеса случаются не только в цирке!

Я оглянулся и увидел, что ко мне мчат наперегонки Северский и изрядно похудевший отец Савватий.

— Тише вы, с ног собьете! — Я предусмотрительно выставил перед собой ладони. Почему все они думают, что после подземелья и допроса «шубой» я остался живчиком?

— Моряк! Настоящий балтиец! — Северский едва не оторвал мне руку. Прищурил налитые кровью глаза (после драки в старом лагере его лицо оставляло желать лучшего). — Да не упирайся, чай, братец, не девка!

И он принялся истово барабанить кулаками по моим ноющим плечам и лопаткам. С этим я ничего не мог поделать. Разве только выбить на его спине ответную дробь.

После я обратился к священнику:

— Отец Савватий, благословите раба Божьего Павла…

— Бог благословит, — ответил духовник, утирая слезы. — Выдюжил! А мы все места не находили! Молились за то, чтобы найти тебя живым!

— Нашли! — От переполнявших чувств кружилась голова. — Господи, как же я рад вас видеть! Словно с эшафота сошел! Живым!

— Всё Георгий и Гаврила! — пояснил отец Савватий. — Это они повели людей, чтобы отбить тебя у лиходеев.

— Да это же наши ребята! — воскликнул Северский. — Их совсем не нужно было поднимать, батюшка. Они и без того пришли бы на выручку дорогому доктору, укажи только место.

Я развел руками: мол, ничего не знаю, ничего не понимаю. Как случилось, что Мустафа валяется с дырками в спине? Откуда взялись «наши ребята»? А что это дымится на валу? Обломки летуна?! Ой, братцы… Видимо, я слишком крепко спал…

— Мы с Кириллом встретили их в пустыне, — поглаживая бороду, рассказал отец Савватий, — пятьдесят моряков с «Кречета» во главе со штурманом Владиславом Купелиным. Они смогли отбиться от охраны и бежали под покровом бури. Молодцы!

— Молодцы! — согласился Северский. — Я с первых дней плена предлагал сделать то же самое. А вы поверили Лиху Одноглазому, который вещал, что идти в пустошь — это гибель. Все твердили: Северский — чугуноголовый солдафон! Северский только и делает, что рубит сплеча! На большее он неспособен!