Шрифт:
Гораздо лучше. Несравненно лучше.
Но тут, как назло, – движение в районе гостиной, голос Витторио:
– Уто!
Я захлопываю тетрадь, вылетаю из Нининой комнаты и быстрей по коридору назад, в гостиную. Хорошее кино!
Витторио выгружает в барокамере покупки, Марианна вытирает собаке лапы.
– Ты мне не поможешь? – говорит Витторио.
Я принимаю у него пакеты с продуктами, которые он прекрасно мог бы отнести и сам, если бы покорно не подчинялся заведенному женой закону разуваться. Но меня порадовали последние строчки в Нинином дневнике, приятная новость, что Витторио может на меня злиться. Я уже не кажусь себе таким никчемным, не считаю, что зря копчу небо.
Когда я возвращаюсь за новым грузом, Марианна, продолжая заниматься собакой, говорит своим универсально-понимающим тоном:
– Как дела?
– Хорошо, – говорю я, лениво волоча через гостиную пакет экологически чистой картошки.
Почему Нина написала в дневнике только первую букву моего имени? Что это, конспирация? Неужели в ее мыслях я потеснил Питера?
Когда я опять появляюсь в дверях, Марианна говорит:
– Ты сегодня какой-то странный.
Тем временем Витторио, вернувшись к машине, бодро, как и пристало строителю счастья, выгружал из нее очередную часть покупок.
– Ты тоже, – говорю Марианне.
Она проскальзывает мимо меня, ее взгляд скользит вдоль моего взгляда, удерживая меня в поле зрения до тех пор, пока это возможно. Отойдя далеко, она останавливается и поворачивает голову в мою сторону, я поворачиваюсь одновременно с ней, и мы смотрим друг на друга, нас разделяют добрые двадцать метров, она уже взялась за ручку холодильника, сейчас она откроет дверцу и отгородится ею от меня. Словесный вакуум. Собака зевает. Краем глаза вижу, как Витторио с мешком на спине направляется к своей мастерской.
МАРИАННА: Что же во мне странного?
УТО: Похоже, вы поругались.
МАРИАННА: Кто?
УТО: Ты и Витторио.
МАРИАННА: С чего ты взял?
УТО: А разве нет?
МАРИАННА: Нет. С тех пор, как мы здесь, мы ни разу не поссорились. Здесь невозможны ссоры.
УТО: Приятно слышать.
(Ноги широко расставлены, центр тяжести смещен книзу, несмотря на засасывающий вихрь, Уто Дродемберг стоит как вкопанный.
Она проводит рукой по волосам, невесело улыбается. Уязвимая сразу за пределами бункера, имя которому – душевное равновесие, вся на виду, неуверенная, тонкие волосы, прозрачная кожа, тонкий прямой нос.)
МАРИАННА: Как ты догадался?
УТО: Не знаю. Почувствовал, увидел. Я всегда чувствую такие вещи.
МАРИАННА: О Господи!
(Слабая улыбка, рука снова касается волос, но они в порядке, это ее обычный способ отстранения.)
УТО: Правда. Может, это форма болезни.
МАРИАННА: Почему болезни?
(Тень сомнения, даже малодушия, вид человека, балансирующего руками, чтобы вернуть себе устойчивость.)
УТО: Может, это у меня потому, что я с детства был сам по себе. У меня никогда не было потребности прятаться в компаниях. Я держался особняком, на все смотрел со стороны и все замечал.
(У него горят уши, он сам не знает, что его заставило с такой откровенностью говорить о себе.)
МАРИАННА: И что ты еще тут заметил?
УТО: Да ничего.
МАРИАННА: Представляю, сколько непростительных недостатков ты у нас обнаружил!
УТО: Неправда.
МАРИАННА: Не говори, что это неправда. Здесь никто не может лгать.
УТО: И никто не может ссориться, да?
МАРИАННА: Прекрати!
(Она краснеет, пытается взять себя в руки, не знает, за что приняться. Заглядывает в желтые бумажные пакеты с продуктами, опять смотрит на Уто.)
МАРИАННА: А впрочем, хорошо, что ты наблюдательный. Кругом столько рассеянных людей. Может, они изо всех сил стараются что-то понять, но у них ничего не получается.
Уто Дродемберг улыбается, подозревая, что, говоря «люди», она имеет в виду «мужчин», имеет в виду Витторио.
Она еще несколько секунд пристально смотрит на него, и при этом ее губы не знают, какое им принять выражение; потом она отводит глаза, открывает холодильник и начинает раскладывать в нем содержимое одного из пакетов.
В лесу с Ниной
Начало второй половины дня, бывшая комната Джефа-Джузеппе, где я читаю, перескакивая через страницы, подаренную мне автобиографию-интервью гуру. В середине книги – фотографии гуру, запечатлевшие его на разных этапах жизни. Вот он с трибуны приветствует участников конгресса в защиту мира, не такой худой, как теперь, более крепкий. Вот он с Папой в Ватикане: рукопожатие, улыбка, пожалуй, чересчур щедрая, если учесть, что Папа едва растягивает губы. Вот, поджав под себя ноги, он сидит в тропическом саду среди других гуру, расположившихся рядком. Вот стоит перед строящимся храмом-грибом, на заднем плане – плотники и строительный кран, лесные заросли на месте нынешнего ухоженного сада.