— Крепкий чай и самокрутка с самосадом, — объясняет, — спасители зэков и единственная отрада. Без них ноги быстро протянешь, нормы не вытянешь и любая еда — не в горло. За чай и махру пайку отдают.

А пьёт он интересно: медленно, короткими глотками, прихлёбывая и смакуя, и держа кружку в тесных объятиях ладоней, лишь изредка отнимая пальцы, когда становится совсем невтерпёж от жара. Я тоже не отстаю, тоже добавил к пол-кружке кипятка пол-кружки сгущёнки и тоже смакую, любовно поглядывая на сокамерника. Тягаться с ним в чаепитии бесполезно: я давно вылакал своё белое пойло, а он всё ещё цедит свою коричневую бурду. Пот на лбу выступил, стекает в мохнатые брови, вокруг носа скопился, а он не вытирает, говорит, так приятнее, теплее. Выполз, наконец, отдулся и принялся за кашу. Тут я ему не помощник — терпеть не могу каш, особенно гречневую. А он и её ест медленно и обстоятельно, ни крупинки не пропустит, всё пережёвывает тщательно. А что там пережёвывать? Глотай да глотай. Съел, сковородку хлебом вытер, и бутерброд в рот запихнул.

Мне хорошо с ним, с Горюном. С ним чувствуешь себя уверенно, он решает просто и уверенно не только свои, но и мои проблемы. И никаких Маринок нам не надо, пусть и не думает приходить. Нет, один раз, пожалуй, пусть придёт. А там видно будет.

— Если, — прошу, — ко мне придут, задержите, ладно?

Он сразу догадался, спрашивает:

— Как она выглядит?

— Серая такая, — говорю, а лица не помню.

— В яблоках? — уточняет. И мы оба хохочем. — Ладно, — обещает, — как-нибудь стреножу.

Больше всего меня привлекает в профессоре то, что он никогда лишнего не спросит, не лезет в душу, как наше бабьё, готовое ради любопытства вывернуть тебя наизнанку. Он не раз говорил, что у каждого обязательно должна быть личная жизнь с личными тайнами, если человек не барабан. А как трудно держать эти тайны в себе, когда они так и рвутся наружу. Повздыхал, повздыхал, но вредный конюх так и не спросил больше ни о чём, занятый мытьём сковороды. Пришлось в сердцах броситься на кровать и заново переживать преприятное приключение в одиночку. Зато можно было посмаковать волнующе-стыдные детали.

А ему и наплевать, опять собирается к своим одрам, даже не полежал после еды по-человечески. Наверное, там полежит. Я знаю, видел, у него в конюшне классная лежанка. Правда, твёрдая, зато тёплая, из старого облезлого тулупа и вонючих попон. Бичи тоже иногда, с разрешения, ночуют. Профессор вообще, как я заметил, старается поменьше бывать дома и никогда не появляется и не уходит засветло. Никогда не говорит, куда пошёл, надолго ли, когда ждать назад; не только уходит, не спросясь, но и появляется, когда вздумается. Может выйти сегодня, а вернуться завтра — личной жизни его я абсолютно не знаю. Наверное, так он ограждает меня от опасных контактов с врагом. Я пробовал возмущаться, но бесполезно. И знаю, что мы оба беспокоимся друг о друге: неучтённый комсомолец и недопрощённый враг народа.

— Как дела, — интересуется, — на трудовом фронте?

— А никак, — отвечаю равнодушно. — Упёрся лбом и ни с места. Извилин не хватает.

— А может, знаний? — как всегда угадывает он. — Вы говорили, что занимаетесь объяснением геологической природы электрического поля, так?

Надо же, запомнил.

— Угу, — мычу утвердительно. — Выдохся.

Он тщательно одевается в рабочую одёжку, по всей видимости, уйдёт надолго, обихаживать приобретение.

— Такое бывает. Ваш ум устал, и сколько бы вы его ни понуждали, идёт по проторённой дорожке в тупик.

Спасибо, объяснил. А что дальше?

— Вы точно знаете, — допытывается, — куда его направить? Уверены, что точно знаете конечную цель? Знаете, какие электрические поля создают искомые объекты?

— Ничего я не знаю! — вскричал я с отчаяньем от блужданий в тумане и сел.

И он присел, хотя полностью собрался.

— Не отступиться ли вам на время? — осторожно советует. — Не заняться ли какой-нибудь отвлекающей вспомогательной проблемой? — понуждает к безделью. — Пусть загнанный разум передохнёт, — привык к своим лошадям, и разум у него — лошадь. — Бывает, отдохнув от напряжения и переорганизовавшись, он сам выдаст правильное решение. — Это меня, как ничто, устраивает. — Попробуйте посмотреть на проблему с обратной стороны — представьте себе, какие электрические поля можно ожидать от известных геологических образований и объяснить выявленные несоответствия. — Правильно: умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт. Как Алексей. — И ещё, — продолжает домашний наставник, — мне кажется, вам для успешного внедрения геофизических технологий надо хорошо знать тылы противника — геологию месторождений. — Об этом и Алевтина намекала, и сам я знаю. Подумаешь, надоумил! Профессор-воспитатель! А если не хочется? А хочется так, на ширмачка, с налёту? Тогда что посоветуете делать?

Ничего не посоветовал, встал и ушёл. А я, естественно, упал на кровать и занялся любимым делом всякого уважающего себя человека — стал размышлять о том — о сём, вокруг да около, как научил конюх, о том, как огребу Ленинскую и докажу, что не лыком шит, без всяких ваших геологий. Поразмышлял, поразмышлял, потом взял Алевтинин сборник статей по геологии местных месторождений и, скривившись от скуки, стал изучать тылы противника.

Вечером следующего дня Горюн принёс бланк для грампластинок и список того, что он выбрал. Внимательно просмотрев, я согласился с его выбором, и мы оформили заказ, а я настоял, чтобы на моё имя: очень хотелось щёлкнуть по носу почтариху. К сожалению, не удалось, потому что дежурила другая, пожилая и здоровая. От такой и самому недолго схлопотать по рубильнику. Всё равно возвращался в эйфории, перевирая на все лады Лунную, пока не помешал легковой газик новой модели, притормозивший у тротуара рядом со мной. Дверца распахнулась, и стал виден наклонившийся над рулём Марат.

— Садись, — приказывает.

Всё, думаю похолодевшим кумполом, пластинки Горюну не отдадут… костюм почти ненадёванный… графики не кончил… а сердце куда-то оборвалось, ни в жисть не найти ни одному хирургу. Не хочется зайцу, а лезет в пасть, с трудом забрался в кабину, стараясь не соединять коленки, чтобы не слышно было стука.

— Здравствуй, — говорит шофёр, — торопишься?

Избави бог, думаю, мне не к спеху, могу и до конца жизни подождать.

— Не-е-е, — блею и не смотрю на него, чтобы страха в глазах не увидел.