Но и без разносолов у нас случались классные обжорки. Особенно, когда нудная беспросветная морось с перерывами на утомительный мелкий дождь. Тогда кто-нибудь из умельцев-кулинаров забалтывал в ведре муку на воде с добавкой дрожжей, сахара или сгущёнки и пёк на всю ораву на солидоловом жире, называемом почему-то кулинарным, оладышки. Ничего более вкусного я в жизни не едал. Они поглощались бессчётно и беспрерывно с утра до вечера, и бедный повар часто просил пощады, но, удовлетворённый корыстной лестью, продолжал, пока не пустело ведро. Я так делал пирожное: на один оладь намажешь сгущёнки, другим прихлопнешь и — полный эклер, хотя и не знаю, что это такое.

Вообще-то полевики экономили на всём, а поскольку наибольшей прорвой было брюхо, то в первую очередь — на еде. Женатики — потому, что приходилось жить на два дома, и каждый старался уложиться в полевые надбавки, а бичи упорно копили на последний разгул. Таким, как я, неприкаянным и безответственным приходилось приноравливаться к общим потребностям и к общей кухне. Меня, лично, ограничения в жратве не тяготили. Чего я не терпел, так это отсутствия сгущёнки, поскольку мой чрезмерно костлявый организм требовал большого количества кальция.

Приварком к диете были охотницкие и рыбачьи удачи. Но не каждый любил эти, требующие терпения, испытания судьбы, не каждый легко соглашался на замену заслуженного после изматывающих маршрутов отдыха и, больше того, не каждый довольствовался олимпийским участием без награды. Но были и фанаты. Завзятым охотником у нас был Стёпа Сулла, местный хохол. Он даже в маршруты таскал старенькую одностволку 32-го калибра, никому не доверяя и ухаживая за ней больше, чем за собой. Фортуна к нему благоволила, но, правда, по мелочам, в основном — рябчиками, и только однажды подарила кабаргу, в которую я бы из-за её человеческих глаз ни за что не стал стрелять, и есть отказался. Неутомимым мастаком по рыбалке был Погодин Веня. Тот уходил на речку сразу после маршрутов, набрав сухарей, и возвращался по темноте и всегда с уловом.

Я — тоже фанат, но ненадолго. Могу, например, постоять с удочкой на берегу, если сильно напрягусь. Но если подданные Нептуна не соизволят хватать дармовую наживку сразу или подло объедают её раз за разом, игнорируя крючок, фанатизм мой бесследно исчезает. Я не олимпиец, по мне в любом деле главное не процесс, а результат, и чтобы быстрый и объёмистый, а когда он приходит с задержкой или в недостатке, процесс осточертевает, энтузиазм ослабевает, и я перехожу к другому. Надо беречь драгоценное время, его постоянно не хватает, чтобы выспаться как следует. С одинаковым успехом я перепробовал все виды ловли, и ни в одной из них соотношение затрат к результату не удовлетворило, потому что когда что-то делишь на ноль, то получается бесконечное разочарование, угробившее даже зачатки фанатизма.

Мне чудом удалось достать две замечательные блесны, сделанные фартовым рыбаком из латунной гильзы снаряда, для чего пришлось наполовину уменьшить боеспособность береговой батареи, оставшейся на скале около устья нашей реки ещё со времён японского разгрома. Я их умело, широким разворотом, так, что все рядом присели, закинул одолженным спиннингом далеко, туда, где что-то плескалось, но так, что достать обратно не смог. Подлые медяшки зацепились за коряги и остались в речке в качестве тайменевых трофеев. Но я упорный, и на третью блесну, худшую, наконец-то, зацепил одного из них. Сколько намучался, вываживая, как учили, подтягивая и отпуская, мысленно уговаривая, что ничего плохого с ним не будет, но когда надо было вытаскивать одним ловким движением на берег, он, скользкий гад, подменил себя здоровенным пуком травы. И тогда я понял, что ловля на спиннинг — не мой любимый процесс.

Всякий настоящий рыбак знает, что нет ничего увлекательнее ловли на искусственную мушку. Каждый обязательно изготавливает их сам, по известной только ему технологии из специально заготовленных за зиму шерстяных ниток и волос, которые срезают из самых потаённых мест. Особенно ценятся рыжие волосы, и горе рыжему — обдерут за лето, как липку. Если бы ещё срезали, а то выдёргивают с корнем — такие более ценны. Авторитетно заявляю, что мои мушки не хуже сделанных другими, но почему-то, когда я, не жалея ценного здоровья, залезал по колено в воду и пускал их по стремнине, зловредные хариусы не соблазнялись. Илюша, глядя на мою маяту, поучал: «Ты подёргивай легонько, играй мушкой», Я и подёргивал, и играл, заставляя мушку выпрыгивать над водой как живую, аж рука немела — всё бесполезно. Эти хладномозглые твари выскакивали рядом, тупо разглядывали настоящее произведение искусства и, ничего не соображая в нём, плюхались обратно и хватались за воронцовскую муху. Естественно, что такое наглое пренебрежение к моим предельным усилиям не могло оставить равнодушным, и я, разозлившись, отверг для себя и этот безрезультатный процесс.

Илья успокаивал: «Не расстраивайся, на удочку с поплавком получится». Он меня плохо знал. Не помог и уникальный поплавок из первоклассной пробки от шампанского. Мне за него предлагали целую банку сгущёнки, но я презрительно отверг невыгодную мену и правильно сделал: позже я обменял его на две банки. А пока вредные жаброобразные ни за какие кузнечики, бабочки, гусеницы, червяки и другую травяную и земную гадость не хотели нанизываться на редчайший никелированный крючок, несмотря на то, что я, руководствуясь советами, и интенсивно подёргивал лесу, чтобы речным тварям было азартнее, и смачно поплёвывал на наживку, чтобы добавить питательности — ничего не помогало. Больше того, гнусные ленки и форели до того обнаглели, что бессовестно объедали наживку, а может — брезгливо обдирали, и я то и дело менял её, с отвращением обрывая дёргающиеся лапы кузнечиков и с тошнотой протыкая брюшки всяких личинок, истекающих мутной жидкостью. Не получилась у меня и ловля на живца, поскольку его надо было прежде поймать.

И всё же я не стал окончательно потерянным рыбаком. Однажды настырный Воронцов всучил мне короткое удилище с короткой леской и мормышкой в виде маленького блестящего шарика. «Иди», — говорит, — «попробуй, в протоке полно пеструшки». Пошёл, привычно не ожидая ничего хорошего. Но стоило мне только опустить в протоку шарик, как дёрнуло. Я в испуге дёрнулся тоже, и в воздухе заблестела, кувыркаясь, серебристая рыбёшка. Трясущимися руками я кое-как снял первый в жизни улов с крючка, кинул в котелок с водой и снова погрузил шарик в воду. И опять дёрнуло, и опять засеребрилась симпатичная рыбка. А дальше — пошло, только успевал вытаскивать. Такая рыбалка мне понравилась, я даже готов был записаться в фанаты. Через полчаса, заполнив котелок наполовину, я ринулся в лагерь, чтобы похвастаться и снять с себя клеймо неудачника. Там я долго ходил гоголем, поставив котелок на стол для всеобщего обозрения. Там он и стоял до тех пор, пока рыбёшка не протухла на солнце, потому что никто не хотел чистить мелочёвку, а я — тем более, поскольку терпеть не мог выковыривать рыбную мерзость из вспоротого брюха.