По неоттаявшей, нерасквашенной тропе идти легко и в первый раз в охотку. Даже тяжёлый рюкзак не тянет. Тропа идёт то по низине правого берега реки, чахло заросшего тонкоствольным ивняком, берёзой и ольхой, среди которых обособились небольшими потаёнными группками подростки-ёлочки и пихтушки. С невысокого берегового обрыва свесился тальник и всякая другая кустарниковая шелупень. С другой стороны тропы лес, сгущаясь, поднимался на невысокие увалы, сохраняя кое-где белые пятна фирнового снега и льдистые корки. Солнце довольно прилично жарило шею и верхнюю свободную часть хребта, и к тому времени, когда мы дотелепали до переправы, по спинному желобку неприятно потекли струйки рабочего пота, вымачивая майку под рюкзаком и просачиваясь ниже. В общем, грело со всех сторон по-летнему.

Река здесь делала крутой вираж, веером раскинув русло на несколько проток. Таянье снегов в горах только-только началось, и воды в протоках было немного. Она текла спокойно, без шума, набирая силу, чтобы в половодье с грохотом покатить здоровенные валуны, с переливчатым стуком — крупную гальку и очистить русло от застрявшего в осенний спад бурелома. Основная вода пёрла по широкой и глубокой протоке вдоль противоположного высокого берега, прижимаясь к нему и смывая остатки заберегов вместе с землёй.

Упав в изнеможении на прошлогоднюю траву и опершись на неснятые рюкзаки, мы наблюдали, как Горюн связывал лошадей длинными поводками, чтобы они имели хотя бы относительную свободу передвижения по камням и ледяным протокам и не дёргали друг друга, оскальзываясь. Сам он влез прямо в кирзачах в громадные болотные сапоги, подвязав их за ушки к поясу, и первым сошёл по пологому растоптанному спуску в русло, а за ним без понукания умница Марта и вся честная четвероногая команда. Передвигались медленно, но уверенно, обходя колодник, камни, скользкие насыпи и глубокие места в протоках, направляясь наискось по течению к главной, на противоположном берегу которой отчётливо виделся выровненный, но всё равно крутой, разрыхлённый копытами подъём из воды.

Пошли и мы следом, углядев рядом с бродом две лесины, опрокинутые с того берега через главную протоку. Они лежали рядом и вместе с прибитыми поперёк плахами изображали удобную лестницу, но почему-то без перил. Командир, замыкавший колонну в походе, при встрече опасного препятствия, естественно, должен выдвинуться вперёд. Я и выдвинулся — смело подошёл к лестнице, толкнул сапогом шаткую переправу и закричал сорвавшимся голосом:

— Давай по одному! Не дрейфь: падать низко и мягко.

Первым, легко пружиня и не качнувшись, проскочил Сашка. Следом пошли и другие, по мере смелости и уверенности. Кто небрежно и умело, кто медленно и с опаской на напрягшихся ногах, а некоторые даже останавливались над водой, раздумывая — падать или нет, вода-то холоднее, чем на северном полюсе. Мне, командиру, под прицелом подчинённых глаз долго раздумывать нельзя. Я обязан быть непререкаемым авторитетом и примером. Конечно, если бы дерево было одно, я бы им продемонстрировал, не пожалев, собственное ноу-хау переправы через бушующие потоки горных рек. Всё очень просто: садишься верхом на дерево, обе руки вперёд, опираешься на бревно и подтягиваешь зад — раз-два, раз-два, и ты — в дамках. Надёжно и безопасно! Правда, штанов не напасёшься. Но можно и без них, если нет сучков. На двух лесинах циркача не изобразишь и задом через перекладины не перепрыгнешь. Придётся переправляться обычным способом, как все, и вообще переправа — моя слабость. У всех великих она есть хотя бы одна, у меня — одна из многих. Когда-нибудь обязательно напишу руководство. А пока надо не тянуть время, двигать, не тормозить общее движение. Была — не была, встаю одной ногой на одно бревно, второй — на другое и, как ни странно, не упал. Начало взбодрило, теперь — вперёд. Мне такие неустойчивые переправы трудны ещё и тем, что у меня отсутствует центр тяжести. Известно, что он располагается в нижней части живота, чуть ниже пупка, а у меня нет ни нижнего, ни верхнего живота. Иду без центра тяжести на вихляющихся длинных ногах, брёвна поочерёдно проседают, заставляя терять равновесие, того и гляди сверзнусь. Ещё и вспомнилось некстати, что на бегущую под ногами воду глядеть нельзя. Как вспомнил, так и поглядел сразу, и вот тебе! — одна нога задралась, а руки раскинулись крыльями, сейчас войду в штопор.

— Вася! — кричит кто-то с берега, потешаясь. — Не падай, насморк заработаешь. — Насморк — это ещё одна моя слабость. Я не беспокоюсь, что их у меня много, потому что не зря говорят: чем больше маленьких человеческих слабостей, тем величественнее разум. Точно про меня. Ну и что, что из носа течёт? Вон, Шпацерман беспрерывно чихает, может до 15 раз подряд. Я бы с ним поменялся. Нет, насморка мне не надо. Крыльями аккуратно сработал, второе шасси приставил и пулей, еле шевеля ногами, наверх.

— Чего расселись? — ору. — В кино, что ли, про Чаплина? Вперёд! — и сам пошёл позади всех.

Тропа, скоро отвернув от реки, приблизилась к ручью и потянулась вдоль него. Идти стало труднее. Мало того, что вверх, так ещё появились завалы, кое-как пропиленные-прорубленные топографами, и обнажились толстые корневища, обтоптанные копытами лошадей, а воздух наполнился прелой влагой и стал тяжёлым, душным. Потом покрылось всё, не буду уточнять, что конкретно. Шли, пыхтя и отдуваясь, долго и нудно, мечтая только об одном — о небольшой прогалине, где можно было бы передохнуть. Но её всё не было, и когда, кажется, дошли до ручки, вышли, наконец, на расчищенную от леса большую поляну по обе стороны ручья. Место выглядело мрачным, стиснутое со всех сторон высокими кедрами, елями и пихтами, разбавленными лиственницей, берёзой и клёном. В отдалении у самого леса стояли палатки топографов, недалеко от ручья догорал костёр, а на таганке громадный дочерна закоптелый чайник испускал из носика тонкую струйку пара. Горюн уже успел с Хитровым развьючить караван и пил чай с моим хлебом, густо накрытым тушёнкой. Развьюченные лошади смачно хрумкали овсом из подвешенных на мордах торб, а Павел Фомич готовил дрова. Вот мы и пришли на своё Эльдорадо.

Побросав рюки где попало, мы тоже потянулись к чайнику, ставшему на всё лето общественным мини-титаном.

— Мы придём поздно, — подошёл Горюн к моему распластанному на траве изнеможённому мускулистому телу с животом, переполненным половиной кружки кипятка с таком, — пустите ночевать?

С трудом сделав из себя прямой угол, я ответил по-профессорски:

— Почту за честь.

Он одобрительно ухмыльнулся и пошёл готовить транспорт ко второму походу за реку. А я, обременённый властью и, естественно, ответственностью, пересилил минутную слабость, которая у меня часто продолжалась часами, особенно по утрам в выходные дни, и поднялся.

— Кончай филонить. Ставим палатки, — и первым усиленно начал показывать пример, разбирая прибывший груз.

Кравчуковские геохимики, слава богу, потащились поближе к топографам, а мы своим геофизическим кагалом решили обособиться на другой стороне ручья, поодаль от бичевого сборища. Ставим три шестиместки и две четырёхместки. Подозреваю, что вместимость их определяли по числу тех, которых можно тесно уложить на полу между четырьмя пологами. Да и то, таких как я, длинномеров, поместится на одного меньше. А если поставить стол и печь, то лишних будет двое, а то и трое. Одна четырёхместная, старая и списанная, пойдёт под склад. Другая, новая, выклянченная у Анфисы, армейская, из настоящего брезента, пропитанного водоотталкивающей химией — моя, штабная. Ей сноса нет. А наши, геологические, сшиты тухлыми нитками по дешёвке из отходов хлопчатобумажной промышленности и тоже чем-то пропитаны, но вода этого не знает и спокойно просачивается. Истлевают они от дождя и выгорают от солнца, разъезжаясь по швам в первый же сезон, хотя срок им установлен умными дядями из Министерства в 10 лет. Туристические палатки и те много лучше.