А какая — я не говорю. Сами знаете. Жандарм еще потыкал пальцами в матрац.

У этих… нету, — сказал он разочарованно, шаря взглядом по комнате: не пропустил ли чего.

Оба вместе они слазали в подполье, обстучали рукоятками шашек сруб, а лезвиями истыкали землю. Выбрались потные и потянулись к выходу. Хотел выйти на крыльцо и Федор Минаевич. Жандарм остановил его жестом руки.

Делать тебе во дворе нечего.

Данилов рядом с женой стал у окна. Отсюда, если сильно скосить глаза, был виден вход во флигель. Там, остерегаясь Грозного, которого Степан привязал на короткий поводок, курил высокий, с длинными вывернуты-, мн ногами жандарм. Другой карабкался по кромке крыши, видимо соображая, как ему пролезть в узкое слуховое окно, прорезанное под самым коньком. Третий жандарм ходил с лопатой по двору и в подозрительных местах пробовал копать землю.

А там… не найдут? — с тревогой шепотом спросила Мотя.

Федор повертел головой:

Хоть сто лет искать будут!

Над крышей флигеля небо начало золотиться, а выше, по кромкам слоистых облаков, испестрилось багровыми полосами. С дальнего конца улицы донесся протяжный выкрик пастуха: «Эй, бабы, ба-бы!» И, словно бы припрыгивая, запел, задудел его берестяной рожок: тру-тур-ду-ту-ту-ту-ту. Прогромыхала телега.

— Не опоздаешь? — спросила Мотя, поглядывая на все более разгорающийся восток.

А ты дай мне чего-нибудь.

Метя принесла холодные пироги с луком и опять стала рядом с мужем.

Из слухового окна обратно на крышу флигеля выбирался ничего не нашедший на чердаке жандарм. Он примерялся и так и этак. Пробовал достать до крыши носками сапог — не получалось. Тогда он перевертывался на спину и, придерживаясь локтями за порожек слухового окна, вытягивался весь — до крыши тоже не хватало. Оп вздумал перевалиться па бок, но тут локти у него сорвались, жандарм поехал на ягодицах по крутому скату и шлепнулся на землю. Поднялся и стал ощупывать штаны, тоскливо выругался. Другие два жандарма захохотали. Тихонько засмеялся и Федор Минаевич.

Эх, не догадался я там гвоздей набить…

Вдруг Грозный вскочил и зацарапал, забил по стене передними лапами. Подобрались, подтянулись жандармы. Из сеней флигеля первым появился офицер, за ним коренастый, широкоплечий шпик в штатском. Потом выплыла Анюта в сопровождении еще двух жандармов. Грозный лаял и рвался с цепи. Выбежал Степан Дичко, всплеснул руками.

Ах, боже ж ты мой! Перепетуечка!..

Анюта шла, заносчиво запрокинув голову, потряхивая серьгами в ушах. Глаза ее горели величайшим пренебрежением к жандармам.

Это что же, я так, с конвоем, по улице и пойду? — с гневом спросила она. И остановилась, — Господин офицер, я не воровка!

Офицер ей молча показал на калитку. Анюта заметила в окне побледневшую Мотю и стоящего рядом с ней Федора. Загородила путь офицеру, заставив его попятиться, и выкрикнула нарочито громко, чтобы услышали Федор и Мотя:

Как вы смеете меня арестовывать, когда ничего не нашли? Не пойду я!

Но подскочили с боков двое и под руки повели ее к воротам.

Офицер негромко отдал еще какое-то приказание. И тотчас жандарм и широколицый шпик вошли в дом.

Данилова Матрена Ипатовна? — заглянув в листок бумаги, спросил Мотю шпик.

Она вздрогнула и схватилась рукой за косяк.

Собирайся, — отталкивая Федора, заслонившего собою жену, прикрикнул жандарм. — Живо! Ну!

Это произвол! За что? Какие основания?.. — заговорил Федор.

Шпик поводил своим указательным пальцем у его носа.

Моли бога, что ты сам пока еще остаешься, — и прибавил явно занятые от начальства слова: — господин потрясатель основ государственной власти!

Жандарм оторвал Мотю от окна, толкнул ее в спину.

— Иди, иди… Будешь чего брать с собой? Она бросилась к мужу.

Федя! — Почувствовала на миг его пальцы в своей руке, но тут же острая боль в выкрученном локте заставила ее протяжно вскрикнуть: — А! А-а-а… — и пойти впереди жандарма, кусая побелевшие губы.

Степан Дичко стоял посреди двора босиком и горестно всплескивал руками.

Такого страшного ливня, да еще в начале сентября, не запомнили деды.

С утра по небу неслись редкие, разрозненные хлопья серебристых облаков. Они удивительно быстро меняли свои очертания и то казались веселым табунком летящих птиц, то холодными обломками льдин, разбросанных посреди голубого океана. Потом облака пошли гуще, крупнее. Они заполнили собою все небо, но каждое плыло все-таки одиночкой, словно боясь коснуться соседнего и слиться с ним. И хотя во все сжимающиеся просветы солнце бросало по-прежнему яркие лучи, облака постепенно утратили свой праздничный, серебряный блеск и потускнели. С земли поднялся высокий темный заслон из пыли, ветер гнал ее навстречу движению облаков. Теперь местами они начали соединяться, и низовой ветер бессилен был повернуть их обратно.