— Слушаю, старшина, — как можно увереннее произнес капитан, поднимая трубку. — Что там у вас? Говорят, что держитесь вы геройски.

— Вроде бы дали передохнуть. Атак… выкуривают нас, капитан, — Беркут слышал, как тяжело он дышит. Андрей мог бы сказать старшине, что их тоже «выкуривают», однако понимал, что Кобзачу от этого не легче.

— А что им еще остается делать? Только чадить. Хлопцы твои целы?

— Двое долбят стену. В твою штольню пробиваются. По той щели, по которой кабель протянут. Если не пробьемся, погибнем.

— Скажи спасибо старику Брыле, что хоть показал нам это местечко. Сейчас приставлю двоих своих орлов. Пойдут навстречу твоим.

— Старший сержант Акудинов говаривал, что вроде бы он из шахтеров. Так ты его. Может, хоть посоветует что.

— Понял. Не паникуй. У баррикады стоять только в противогазах.

— Он тут у нас один на всех.

— Впредь будете знать, как военное имущество растранжиривать, — шутя отчитал его капитан. — А вообще я тебе должен сказать, что немцы нас отсюда и через месяц не выковыряют. Вон, повар говорит — мешок крупы остался. И штук семьдесят консервов. Ты свои припасы тоже прихвати. Все.

Беркут решительно положил трубку и помассажировал виски. Поспать бы. Он тоже становился похожим на лунатика.

— Радист, быстро к лейтенанту. Кудинова сюда. Будете вдвоем пробиваться навстречу старшине Кобзачу. Нужно спасать ребят. Рацию на прием. Я подежурю.

— Лучше включите через полчаса. Надо беречь батареи.

— Понял, радист. Справлюсь.

Однако не успел он присесть на принесенный кем-то из хутора самодельный стул — трон радиста, как в той стороне, куда ушел Мальчевский, раздались автоматные очереди, и один за другим последовали взрывы гранат. Растыкав в карманы ватника лимонки — боезапас Коржнякова, Беркут бросился на помощь сержанту.

Оступаясь на присыпанных гравием рельсах, путаясь в обрывках троса, он продвигался, стараясь держаться поближе к стенке, ориентируясь при этом по едва приметным струйкам дневного света, которые туманно высвечивали изгиб штольни. Едва успев пригнуться, чтобы не попасть под рой пуль, он переметнулся к противоположной стене и окликнул Мальчевского.

— Здесь я, капитан! — хрипло отозвался Сергей. — Прогрызлись, мыши кладбищенские! Гранаты у вас есть?

— Есть! — ответил Андрей, уже оказавшись под защитой завала. — Много их там?

— С десяток было. Трое вон отбрыкались. Остальные где-то за изгибом, в боковую выработку нырнули. Две фанаты пульнули, ящеры мариупольские. Хорошо, хоть не сумели перебросить их через завал.

Едва он успел произнести это, как о гребень баррикады, как раз в той части, где, пригнувшись, стоял Беркут, ударилась третья граната. Срикошетив о потолок, осколки веером легли в метре от капитана, а Мальчевский прорычал от боли.

— Ранен?!

— Кажется, да. Боль в предплечье.

— Потерпи, потом перевяжу.

— Воюй, капитан, пока что терпимо. Осколок только ватник прожег, однако до телес не дотянулся, мимо прошел.

На ощупь вскарабкавшись на завал, Беркут всмотрелся в едва освещаемый отблесками дневного света квадрат штольни, по черной метке на серой стене определил, где начинается выработка, и слева направо, как бы из-за плеча, за изгиб, метнул в нее лимонку При этом четко различил, что взрывов последовало два: очевидно, в руке одного из засевших там немцев взорвалась граната, приготовленная им для броска.

— Выходите! Сдавайтесь! — по-немецки крикнул капитан, когда взрыв и последовавшие за ними вопли затихли. — Считаю до пяти! Если не выйдете, швыряю еще одну гранату!

— Не надо гранату, — жалобным, почти детским голоском отозвался наконец кто-то. — Я ранен в руку! Не стреляйте! Сдаюсь!

— Ты один?! — спросил Беркут по-немецки.

— Двое нас тут!

— Второй тоже ранен? — спросил капитан.

— Нет!

— Фонарик у вас есть?

— Есть!

— Соберите оружие и боеприпасы и принесите их сюда. После этого можете уходить к своим. Слово офицера.

Минуты две прошло в томительном ожидании.

— Как вы попали сюда? — спросил Беркут, когда тот, нераненый, оказавшийся ефрейтором, подсвечивая себе фонариком, забросил на невысокую баррикаду целую вязку автоматов.

— Там есть щель. Недалеко от взорванного входа. Мы не виноваты, господин офицер. Видит Бог, нам приказали.

— Помилуйте нас, — все тем же жалостливым голоском взмолился раненый, положив на камни принесенные в одной руке два магазина к «шмайссеру».

Вид у этого вояки действительно был мальчишеский. И шинель какая-то кавалерийская, почти до пола.