Удивленный взгляд.

– Это еще что?

– У меня возник образ. Помнишь поэтическую игру?

Мы играли в нее в Академии, по пенни на круг. Она была популярна в средних классах, когда мы открывали новые измерения для себя быстрее, чем могли усвоить. Темы в то время были по большей части похотливые.

– Моя очередь выдумывать строчку, ты хочешь сказать. Хорошо.

Он задумывается. А тем временем Кригсхаузер приносит кофе.

– Занзибар? Хадрамаут? Берег Слоновой Кости? Или далекая Тринкомали?

– Омерзительно. Это не строчка, это список для прачечной.

– Кажется, она подходит к твоей. Припомни, я никогда не был в этом силен.

Он откладывает в сторону трубку и делает глоток кофе. Под действием гравитации корабля мы можем, если хотим, пить из чашек. Прикосновение иной реальности.

– Я воин, а не поэт.

– А?

– «А?» Ты прямо как офицер Психбюро.

На этот раз это пугало, чем бы оно ни было, не покажется. По крайней мере без моей подачи. А у меня нет никаких идей насчет того, как закинуть удочку.

Мне кажется, я знаю, как чувствует себя сыщик в погоне за убийцей-психопатом. Он знает, что этот человек здесь, убивает, потому что хочет, чтобы его поймали, но сама иррациональность убийцы не дает никакой возможности его поймать….

Не в той ли роли, которую он здесь разыгрывает, его проблема? В этой игре в супервоина? Или это крик поэта рвется из-под маски командира? Конфликт между требованиями роли и природой играющего ее актера?

Я думаю, что нет. Воин – это его квинтэссенция, насколько я его знаю.

Он выбрал меня потому, что я не из его банды. И теперь, возможно, он прячется от меня по той же причине.

– Ты занесен в список кандидатов Командной Академии? – спрашиваю я, меняя тему.

Не включить в список – значит здорово прищемить ему яйца. Пропустить офицера несколько раз – значит, объявить, что он достиг своего уровня некомпетентности. Никого не выгоняют, тем более теперь, но на дальнейшем продвижении можно ставить крест.

– Да. Скорее всего не попаду туда, пока не закончится эта возня. Я намечен в командиры эскадрильи на следующие два вылета, потом в штаб соединения клаймеров. Бще по крайней мере два года проторчу на Ханаане. Потом, наверное, обратно на флот. Либо эскадрилья истребителей, либо заместитель командующего флотилией. Времени на учебу в Командной Академии сейчас нет. Все обучение в деле.

Здесь кроется слабый шанс. Перспектива повышения попала под угрозу главной сущности войны – внезапной смерти.

– Почему ты пошел добровольцем?

– На клаймеры? Я не доброволец.

– Как? Ты же говорил….

– Только на бумаге. Я просился на Ханаан. Поговори с офицерами нашего возраста. Многие из них находятся здесь по «настоятельной рекомендации» сверху. Что воспринимается как устный приказ. Делается это просто. Клаймеры – это единственное реально работающее из всего, что у нас есть. Для них нужны офицеры. А потому: не служил на клаймерах – не будешь получать повышения. Не откликаешься на требования службы – значит, ты не профессионал.

В его словах звучит желчная горечь.

Он выпивает полчашки и говорит:

– На фига я стал бы просить такое? Шансы, что моя задница будет расщеплена на ионы, пять к одному не в мою пользу. Неужели я похож на полного идиота?

Он вспоминает о роли. Бросает резкий взгляд на Кригсхаузера, который мог слышать.

– А как же быстрое продвижение? Слава? Потому что Ханаан – твоя родина?

– Эта чушь для новых солдат и офицеров. Моя родина – флот.

Очевидно, я слишком пристально смотрю. Старик меняет тему.

– Странный патруль. Слишком что-то спокойно. Мне это не нравится.

– Думаешь, они что-то готовят?

Он пожимает плечами.

– Они всегда что-нибудь готовят. Но бывают спокойные периоды. Я думаю, это статистические аномалии. Они где-то далеко. Может быть, они вычислили схему нашего патруля. На самом деле наши перемещения не случайны. Недостатки человеческого фактора. Нам необходимо получать какие-то приказы. Анализируя историю контактов, они иногда находят безопасный путь. Мы меняем схемы. И какое-то время охота идет хорошо. Да и командование тоже тратит кучу времени на просмотр информации по второму и по третьему разу.

При каждом упоминании командования в его словах обязательно слышится досада. Не нащупал ли я искомую тему? Разочарование? Он был бы не первым. Его испытали тысячи.

Не поддается описанию шок, даже отчаяние, которое охватывает тебя, когда заканчивается твое детство в Академии, где ты готовился к карьере, и оказывается, что служба и близко непохожа на твои ожидания. Еще хуже становится, когда оказывается, что тебе абсолютно не во что верить, незачем жить, нечего любить. А чтобы быть хорошим солдатом, ты должен верить, что твоя работа имеет ценность и смысл, любить ее, жить ею.