— Да все размышляю об этой мумии... Марк искоса посмотрел на товарища.

— Пижонишь, Истомин. Неужели у тебя ни капли благоговения? Оглянись, сколько тысяч народу за нами идет. Всю ночь в очереди стоят ради этих полутора минут. Что-то в этом есть, а?

— Разве это народ? Народ—это мы с тобой, а точнее—Яшка с Владиком. Остальные—толпа, быдло, плебс.

Как некогда в мастерской у Глузмана, Марк вдруг поймал на себе недвижимый каменный взгляд сталинского бюста. Так же мгновенно миновало это наваждение, только холодок внутри остался—не страха, нет, просто легкого неудобства.

— Чтобы на «Жигули» несчастные записаться,—шипел Истомин,— твой народ по трое суток в очереди стоит, костры ночами жжет у магазинов. Подумаешь, полночи! И кто стоит-то? Берет какой-нибудь замордованный ярославский отец семейства фальшивый бюллетень за десятку и отправляется в столицу за продуктами. В гостиницу и соваться не стоит. Что ж—до рассвета промается на вокзале, а там, благо магазины еще закрыты, и попрется к Кремлю очередь занимать... Отстоит. Поглазеет на свою мумию. Вернется в свой нищий Ярославль, напьется и выдаст другу-слесарю сокровенное: «Если б только Ленин был жив!» Вот тебе и весь твой народ, прав Розенкранц. Ох, хорошо бы взорвать этот склеп к чертовой матери!—вдруг сказал он.

— Тише,—побледнел Марк.

Могилы остались позади, американцы уже обогнули мавзолей и старательно вытягивали шеи, дабы ничего не упустить в предстоящей смене караула. И дождались — без трех минут одиннадцать показались из Спасских ворот двое часовых во главе с разводящим. Отлично был у этих ребятишек поставлен строевой шаг, только примкнутые штыки торчащих вверх винтовок слегка покачивались на ходу, а может, так оно и было задумано. С первым ударом курантов они уже замерли лицом к лицу со старым караулом, а там по еле слышной команде разводящего мгновенно поменялись с ним местами. Точно так же печатая шаг и глядя перед собою, их предшественники направились вдоль Кремлевской стены к Спасским воротам.

— Какая сила!—-раздалось за спиной у Марка.—Как все здесь впечатляет! Марк, скажи мне, пожалуйста, вот которые сейчас заходят в этот великий исторический памятник, они ведь правда рядовые, обычные советские люди, которые много-много часов простояли в очереди, чтобы только повидаться со своим вождем?

— Разумеется.

— Как я их понимаю! Он спас Россию! Спас! От войны с Германией, от гражданской войны, от эксплуатации царей, он сделал ее первой державой мира!

— Наверное, все-таки второй, Хэлен?

— Какая разница, Гордон!—всплеснула Хэлен худыми руками в позолоченных кольцах.—Формально—второй, а на самом деле никакой Вьетнам тут невозможен и никакой Уотергейт, потому что вера в идеалы — они сотни лет подряд, обливаясь потом, да, именно потом... и кровью тоже... пахали землю для кучки помещиков... а теперь...

— А я, знаете, люблю вечерком выпить банку-другую пива,—вдруг сказал Коган.— Пошел вчера искать его по гостинице. И не поздно было, часов девять. Одни буфеты закрыты, в других пивом и не пахнет. На шестом этаже дали мне из-под прилавка одну бутылку, два доллара содрали—рублей брать не захотели. А пиво жиденькое и теплое к тому же. До сих пор в номере стоит недопитое.

— Мы, американцы, слишком избалованы,—оборвала его Хэлен.— Не говорю уж о том, что своим процветанием наш правящий класс обязан страданиям негров, индейцев, женщин, рабочих и фермеров. Дело не в каком-то пиве, которого я, например, не пью вовсе. А в осмысленности общественной жизни, в единстве, которое дороже любого пива. Вот взгляните: Иван, друг нашего Марка, отпрашивается со службы, отрывает время от научных исследований, чтобы посмотреть на своего великого вождя. Разве это не типично? Не убедительно?

Тут смешливая Диана не удержалась и прыснула, а Иван... впрочем, Иван, кивнув Марку и помахав рукой остальным, уже хромал к набережной. Профессор посмотрел ему вслед и вдруг ринулся вдогонку. Руфь поспешила за ним.

Если не считать дурацкого этого инцидента, то все шло как по нотам. У Боровицких ворот маленькая Маркова группа выгрузилась из автобуса и, завороженно пялясь на стены и башни Кремля, поползла в гору. Текст экскурсии в редакции Марка Соломина, между прочим, был безбожно приукрашен в духе «Нэшнл Энквайрер», половина цифр увеличена в два раза, другая и вовсе выдумана. Зато и слушали, раскрыв рты, только Клэр все стояла поодаль, размахивая сумочкой да потряхивая растрепавшейся на ветру мальчишеской шевелюрой.

— Марк, извини, пожалуйста... — Да, миссис Файф?

— Каков в точности вес этого колокола? — Две тысячи... виноват, двести тонн, миссис Файф. — Как же его собирались поднять на колокольню? Ведь она бы рухнула под такой тяжестью?

— Не было случая проверить, миссис Файф, — хмыкнул Марк. — Его и из ямы-то, где отливали, не смогли вытащить, ну а потом он треснул, как я рассказывал. И поднимать не пришлось. Хотите сняться на фоне колокола? Давайте аппарат... улыбнитесь... снимаю! Клэр, Диана, Гордон! А миссис Коган? Прекрасно. И вы, мистер Грин. Поближе к Хэлен, пожалуйста. Отлично. Современное здание перед нами — Дворец съездов, шедевр современной советской архитектуры, Гордон. А за ним — Троицкие ворота, где нас ожидает автобус. Устали, проголодались? Сегодня на обед котлета по-киевски и специально для мистера Когана — свежее чешское пиво. Вперед!