Шрифт:
— Да что с тобой, наконец?!
— Сейчас объясню, — он перевел дыхание. — Сейчас все объясню, погоди, милая... [5]
«...прозрачным ли сентябрьским деньком, когда летучее золото и тусклая бронза березовых рощ сообщают особую легкость тюлевой голубизне невесомого неба... приятно оживляется при пересечении границы с Дергачевской... Демократической Республикой... шиферные крыши Лизунцов, богатейшего села небольшой республики... засветло поспеть в столицу, город Дергачево... направляют они стопы в кошачий ряд... оглаживают мяукающий свой товар. Только... родятся матерые коты... ударом могучей лапы...
5
О чем весь сыр-бор с этими «Лизунцами»? — спросит читатель. Были ли они вообще, и если были, то что из себя представляли? Черт его знает. Заграница, как уже было доказано Андреем, не существует, так что пресловутого западного издания я в глаза не видел. Была у меня как-то в руках затрепанная машинописная копия, да и ту я, будучи большим поклонником Андрея-стихотворца, читал невнимательно, а наутро ее и вовсе у меня отобрали. Остались в памяти какие-то отрывки, да и то несвязные.
А вот единственное включенное туда стихотворение, которое с текстом вовсе не вязалось, я запомнил и даже записал.
«Ну что, старик, пойдешь со мной? Я тоже человек ночной. Нырнем вдвоем из подворотни в густую городскую мглу — вздохнем спокойней и вольготней у магазина на углу. Одним горит в окошке свет, других голубят, третьих — нет. А нам с тобой искать корысти в протяжном ветре, вьюжном свисте, искать в карманах по рублю — я тоже музыку люблю. И тут опять вступает скрипка, как в старых Сашкиных стихах. Ты уверяешь: жизнь — ошибка, но промахнулся второпях. Метель непарными крылами шумит в разлуке снеговой. Я тоже начинал стихами, а кончу дракой ножевой».
Одних читателей книга смешила, других — оставляла в недоумении. — Ты так хочешь всех перехитрить,— критиковал брата Марк,— что выстрел получается холостой. Ну что такое твои «Лизунцы» — пародия на советскую власть? Для пародии слишком беззубо.
— Я просто повеселиться хотел,— щурился Андрей.
— Для шутки — слишком злобно,— парировал Марк.
Книгу все-таки заметили, даже почтили парой недоуменных рецензий в эмигрантской прессе. В конце концов разошелся и английский перевод, выпущенный, правда, не Фарраром, Страусом и Жиру, а небогатым университетским издательством. Как бы то ни было, но даже выход ее в «Рассвете» вскружил голову бедному автору. Всю весну он ходил, задрав нос, ронял в компаниях самые прозрачные намеки и в Литву уехал в лучезарном настроении, оставив в районном отделении милиции заявление по поводу превращения своей лимитной подписки в постоянную. (Прим. авт.)
Полюбуется полноводной Мжой... стоят Лизунцы... увидать на Площади Гуманизма слушающих Государственный Гимн.
...трудится над составлением монументальной истории... сам президент республики Петр Евсеич Лапочка... расхаживает по своему скромному кабинету дергачевский мечтатель... на старенькой подводе в Набоковский лес... Гикнет удалой Колька Звонарев, свистнет... ан знаком Николай и с председателем... Федей Моргуновым... Но суха теория, вечно зелено лишь древо жизни... то-то радости будет путешественнику! »
Глава четвертая
Мудрено ли потеряться в огромном московском метро, среди мраморных колонн, патриотических мозаик и пустотелых бронзовых статуй? Вот и отбился от группы седенький мистер Грин, до вечера проблуждал по образцовому коммунистическому городу и разве что не бросился на шею своему гиду, когда тот вышел из глубин ресторана и велел швейцару пропустить оголодавшего иностранца. «Где я только не побывал сегодня, мистер Марк, — на застиранную белую скатерть веером легла дюжина фотографий,—а до гостиницы таи и не добрался... Вы не сердитесь? Смотрите, какие красивые кондоминиумы возле польского посольства. А милиционер почему-то очень сердился, когда я фотографировал. Там кто живет?» «Члены правительства»,—просветил его Марк. «Нет, вы ошибаетесь,—ввязалась Хэлен, вытирая салфеткой губы, — в Советском Союзе нет привилегий для правящего класса». Рекою лилось липкое узбекское вино, принесли и зеленый чай в позолоченных пиалах, и пьяненькая миссис Яновская, достав из сумочки купленный в «Березке» расписной платок с каймой, уже порывалась пуститься в пляс под разухабистую музыку из соседнего общего зала. Все веселились, один Марк томился, развлекательные свои и иные обязанности выполнял спустя рукава. Даже когда Руфь пошла красными пятнами, доказывая кому-то, что магазин вроде «Березки» просуществовал бы в Нью-Йорке часа два, не больше, — студенты бы все витрины камнями расколотили,—переводчик группы № 169 пренебрегал идеологической своей обязанностью разъяснить и вправить мозги: знай попивал свою водку да помалкивал.
—А я в этом магазине отличную книжку купила.— Клэр протянула Марку синенький томик Мандельштама. — Даже два экземпляра.
— Ого! — очнулся Марк. — Как же я сам не заметил?— Он на самой нижней полке стоял, да другими книгами заставлен. И продавать сначала не хотели — у нас, мол, всего несколько штук, отпускаем только по предварительному заказу из посольства...
— Ловко. А читала ты его?
— У меня есть трехтомник дома, — она смутилась, — но с языком проблемы. Копаюсь, копаюсь, а понимаю едва половину.
— Русский у тебя безупречный.
— Ладно, обойдусь без твоих комплиментов. Слушай, а в обычных магазинах, не в этой гнусной лавочке, он есть?
В лучшей в городе «Березке», напротив Новодевичьего монастыря (славно поработали ребята из стройбата — никаких следов не осталось от злополучных надписей), американцы битый час облюбовывали свои янтарные бусы и палехские шкатулки, приценивались к каракулю, грампластинкам и французским духам, запасались цивилизованным спиртным и сигаретами по небывало низким ценам. Марк покуривал в сторонке, разъясняя Коганам, что курс доллара снова упал, вчера еще все тут было на три процента дешевле. Нагружались товаром ко всеобщему удовольствию, а по выходе на улицу случилась неприятность, нежелательное, так сказать, столкновение двух миров.
— Мы только посмотреть, дедушка, — в голос твердили обе глупые провинциалки, нимало не смущаясь своими резиновыми сапогами и одинаковыми жакетками черного плюша.— У нас этой валюты сроду не водилось.
— И нечего смотреть! — отбрехивался швейцар. — Тут только для иностранцев. Валите, а то милицию позову.
Вытолкал могучий унтер-офицер отсталых баб на улицу, достал пластмассовый судейский свисток — и дали деру нарушительницы спокойствия. Марку-то что, а жители города Желтого Дьявола как-то разом поскучнели, перестали хвастаться друг другу фанерными балалайками и деревянными медведями. Только чета Файфов, которая весьма выгодно приобрела барашковую шапку пирожком, все передавала ее из рук в руки, щупая шелковистый мех и любуясь его блеском на июльском солнце.
— Нет, дорогая Клэр, нет.
— Но...
— Я знаю, что ты хочешь сказать. Сначала поэта убили, потом продают его стихи иностранцам. Водки хочешь? Зря. Хочу тебя предупредить, что в наших разговорах я не буду изображать из себя служащего Конторы. Можно? У меня этот обезьяний цирк уже вот где сидит. — Он поднес руку к горлу. — Скажу по секрету: я нормальный человек, точно такой же, как вы, случайно ставший профессиональным болтуном. А насчет Мандельштама...—Он вспомнил слова Струйского.—На черном рынке, пожалуйста. Семьдесят рублей. Или шестьдесят.
— Ты не откажешься взять у меня одну?
— Почему нет? Беру же я виски, сигареты, чуингам и прочее.
— Хоть бы спасибо сказал, — обиделась Клэр.
— Спасибо. Не сердись, я правда ужасно рад. Андрею подарю — он прыгать будет от восторга.
— Кто такой этот Андрей?
И снова помрачнел гид-переводчик Соломин. «Господи правый,— плакала вчера Света, — откуда ты взялся такой на мою голову? Ты ненормальный, Марк, ты просто урод, ты сравни моих друзей со своими! Почему, почему, почему, черт бы тебя подрал, мои знакомые не уезжают в Израиль, не поладают в лагерь за хулиганство, не сочиняют антисоветчины, не...» «Брось разоряться,—хмурился Марк,—подумала б лучше, как помочь моему брату». «Этому идиоту? — Голос Светы, обыкновенно довольно мелодичный, то и дело срывался на совершенно непристойный визг.