Когда продрогла до самых внутренностей — так, что перестала ощущать свои пальцы, вцепившиеся в новую стиляжную сумку, которой еще утром страшно гордилась, — ноги загадочным образом вывели к набережной. Яна уселась на холодные каменные ступеньки, ведущие к воде, и надолго замерла, зачарованно глядя в темную осеннюю воду. Не замечала ни редких парочек, что прогуливались короткими перебежками от одного причала к другому, ни того, насколько замерзла, только ежилась под порывами ветра и пыталась натянуть на колени куцую юбчонку. Без особого успеха, надо сказать… Но вот над Днепром стремительно сгустились сумерки, и эта подсмотренная чужая жизнь начала потихоньку в ее памяти бледнеть и гаснуть, как океанская волна отступает в час отлива. Яна поняла, что можно идти домой.

Наверное, так должно быть,

Но я так не играю:

Не всю ведь жизнь

Петь об остановках!

И трамвая нет в городе нашем,

А только грязь да остановки,

Но без трамвая…

("Ночные снайперы")

Мама сидела в гостиной перед телевизором, на нее и краем глаза не взглянула. По всей видимости, была сегодня не в духе. Может, до сих пор злится по поводу испоганенного дня рожденья? Или оттого, что Янка опять после лицея задержалась, заявилась домой в половину девятого — "лазит неизвестно где!" "Ну вот, все к одному! — Яна раскисла уже дальше некуда. — Хоть бы обошлось без скандала… А то я сейчас как расстроенная скрипка: только пальцем тронь, и закачу концерт по заявкам!"

Мужчин — Ярика и папы — до сих пор не было дома. "Ну да, им, значит, можно до самой ночи где-то лазить, а ко мне сразу претензии! — не могла отделаться от мыслей, в результате чего и настроение испортилось уже безнадежно. — И доказывай после этого, что эмансипация, двадцать первый век! Даже Гаврюхи нигде не видно — а как же, он ведь тоже мужчина, ему разрешается!.."

Через полчаса Янка запереживала всерьез и обшарила в поисках кота всю квартиру, даже в духовку заглянула на всякий случай: ну не слинял же он с седьмого этажа, в самом-то деле?! Только бы не улизнул в коридор и не проехался с кем-нибудь из добрых соседей в лифте, с него станется… (Это при условии, что лифт работает, а то она сегодня не проверяла, по привычке сразу же потопала на лестницу.)

Самостоятельные Гаврюхины прогулки в последние месяцы строжайшим образом воспрещались — после того как кот однажды весной пропал на четыре дня и вернулся домой ободранный и облезлый, и, кажется, побитый. Приполз, волоча по земле одну лапу, хоть и был почти что котенок, всего лишь полгода — у кого на такого рука могла подняться?.. Янка убивалась над ним целый день, но Гаврила вычухался, откормился, позабыл о всех пережитых лишениях и в скором времени опять начал мурлыкать своим характерным гулом самолета, идущего на посадку. (Мама это басовитое гудение называет по-украински "мурчание".) Только на бывшую больную лапу Гаврюха до сих пор иногда припадает, но ветеринар успокаивает, что это по привычке, с животными иногда бывает. Стоит ли говорить, что особого желания выходить во двор кот больше не проявляет, да никто и не настаивает… Рассудили, что целее будет.

Чего только Яна ни делала в поисках кота! Цокала и трещала языком (что обычно было позывными на обед), звала на все лады самым ласковым голосом, пока Гаврила не соизволил объявиться. Спрыгнул с высоченного кухонного шкафа, где Яне и в голову не пришло его искать! (Там-то и места под потолком было всего лишь на одного лежащего кота.) Янка никак не могла сообразить, как же он туда попал: допустим, сперва запрыгнул на стол, этакая пантера, потом на телевизор, затем на шкаф… Все равно слишком высоко: не кот, а ниндзя под прикрытием!

Гаврюха покормился, вылизал до блеска серые бока, но все равно оставался каким-то кислым: пугливо жался к Янкиным ногам и в волнении дергал шикарным распушенным хвостом. Пока не повалился прямо на ее домашние фиолетовые тапочки с помпонами и задрал кверху все четыре лапы — просил внимания и любви. Яна присела перед ним на корточки, потеребила нежное белое брюшко и горестно спросила:

— Она тебя ругала, да?..

По спине пробежала мгновенная холодная дрожь, как будто бы кто-то сзади просверлил осуждающим взглядом. Почуяв неладное, Янка медленно повернула голову к двери, уже зная в глубине души, кого сейчас увидит… Мама стояла над ней в своей обычной воинственной позе, крепко расставив ноги и сложив руки на груди, но в глазах застыла точно такая же немая боль и обида, как сегодня у Богдана.

Ничего не сказав, мать круто развернулась на каблуках и вышла из кухни вон, раздраженно хлопнув дверью, а затем весь вечер Яну подчеркнуто игнорировала. С одной стороны, и правильно — свинтус она поросячий! — но с другой… И так на душе кошки скребут, а тут еще эта игра в молчанку, час от часу не легче… Лучше бы сразу поговорили, Яна бы все объяснила, покаялась и попросила прощения, и можно было бы отправляться спать со спокойным сердцем. Ничто так не изматывает и истощает энергетически, как эти многодневные обиды друг на друга! Излюбленная мамина тактика.

Уже ближе к десяти позвонила Юлька, участливым до фальшивости голосом спросила:

— Ну как ты?

— Хорошо, — мужественно соврала Яна, и обе замолчали. (Вот те на, впервые за три года им с Юлькой нечего друг другу сказать!)

— Я завязываю, — выдержав паузу, мрачно бухнула Янка, и с шумом вздохнула в самую мембрану, не сдержалась.

Юля, кажется, перепугалась:

— С чем завязываешь?

— Со всей этой… оккультикой-эзотерикой! Оно мне надо… — Яна сердито посопела в трубку, подыскивая подходящее сравнение, и для образности добавила: — Как собаке пятая нога! Одни только неприятности.