Шрифт:
— Сбросим этот гнет!
— Сорвем с себя ошейник!
— Опрокинем эту проклятую глыбу, которая давит на нас!
— Символ нашего поражения и унижения!
— Могилу всех, кто осмелился сказать правду!
— Темницу Вольтера!
— Темницу Мирабо!
— Темницу Свободы!
— Воздуху! Воздуху!
— Чудовище, ты рухнешь!
— Мы тебя сроем до основания, пожирательница людей, убийца, презренная, подлая, сообщница палачей!
Толпа грозит Бастилии кулаками; возбуждение передается от одного к другому, голоса хрипнут от крика. Гюлен, Робеспьер, Марат размахивают руками, тщетно стараясь заставить себя слушать: видно, что они не одобряют принятого народом решения, но их голоса теряются в невообразимом шуме.
Гюлен (кричит, стараясь перекричать толпу). Да вы с ума сошли! Вы — сумасшедшие! Мы же размозжим себе головы об эту громаду!
Марат (скрестив руки на груди). Я преклоняюсь перед вашим порывом! Но стоит ли так трудиться только затем, чтобы освободить горсточку аристократов? Разве вы не знаете, что там находятся одни богачи? Это тюрьма для аристократов, только для них! Пусть они сами разбираются между собой. Вас это не касается.
Гош. Нас касается любая несправедливость. Наша Революция — не семейное дело. Если мы не так богаты, чтобы иметь родственников в Бастилии, мы все же можем породниться с теми богачами, которые несчастны, как и мы. Все, кто несправедливо обездолен, — наши братья.
Марат. Ты прав!
Народ. Мы хотим взять Бастилию!
Гюлен. Но как же вы ее возьмете, одержимые? У вас нет оружия, а у них сколько угодно!
Гош. Правильно. Надо забрать у них оружие!
В глубине сцены слышится гул.
Рабочий (вбегая). Я с левого берега. Там все поднялись! С площади Мобер, с Базоша, с горы Святой Женевьевы народ двинулся к Дому Инвалидов, чтобы добыть себе оружие. Говорят, там на складе тысячи ружей. А в толпе — и гвардейцы, и монахи, и женщины, и студенты: их целая армия. Королевский прокурор и священник Сент-Этьен-дю-Мон идут во главе восставших.
Гош. Ты требовал, Гюлен, оружия. Вот оно!
Гюлен. С несколькими сотнями старых аркебуз и заржавленных касок — пусть даже с несколькими пушками, если у Инвалидов найдутся исправные, — Бастилии не возьмешь. Это все равно, что пытаться сковырнуть ножом утес.
Гош. Я тоже думаю, что не при помощи пушек Бастилия будет взята. Но она будет взята.
Гюлен. Каким же образом?
Гош. Надо, чтобы Бастилия пала. И она падет. Боги с нами.
Гюлен (пожимая плечами). Какие боги?
Гош. Справедливость, разум. Ты падешь, Бастилия!
Народ. Ты падешь!
Гюлен. Я предпочел бы союзников более реальных. Я не верю всем этим бредням. Ну что ж! А все-таки никто не посмеет сказать, что я отстал от других. Я даже хочу идти впереди всех. Вы, возможно, знаете лучше меня, что надо делать. Но действовать буду я. Вы хотите идти на Бастилию, дурачье? Идемте же!
Гош. Черт возьми! Ты всегда будешь впереди и всегда будешь твердить, что ничего нельзя сделать!
Гоншон возвращается со своим патрулем.
Гоншон. Они опять здесь! Проклятье! Вот сволочь! Гонишь их в дверь — они лезут в окно! Так-то вы меня слушаетесь? Разве я не приказал вам разойтись по домам? (Хватает одного за шиворот.)Ты слышишь, что я сказал? Я тебя узнаю — ты уже был тут сегодня. Слушай! Мне это надоело! Я прикажу арестовать тебя. Я всех вас переарестую. Мы обязаны охранять порядок. Всякий гражданин, который шатается ночью без пропуска, считается подозрительным.
Гош (смеясь). Эта скотина собирается упрятать под арест весь народ.
Марат. Кто этот предатель, осмеливающийся уподоблять себя народу? По какому праву приказывает он Нации? Я узнаю этот мерзкий голос. Это толстяк с физиономией Силена, опухший от пороков, сочащийся распутством и наглостью. И этот спекулянт воображает, что он может командовать Революцией, как он командовал оргиями своего Пале-Рояля? Прочь отсюда! Или я немедленно арестую тебя именем народа-владыки!