— Но их надо учитывать! Нельзя не учитывать! — с отчаянием воскликнул Малевич.

Мартьянов стал выискивать, как всегда, к чему бы придраться. Что в приемах Малевича можно опровергнуть?

А Малевич как мог защищался. Но не всегда его худенькая грудь выдерживала полемический напор Мартьянова. Малевич собирал свои листочки доказательств и уходил как провинившийся.

Но через день-два снова стучался в мартьяновский кабинет: «Не помешаю?» И опять накидывался с мелом на доску, выстукивая всё новые и новые аргументы в защиту своей идеи переходных режимов. И глядишь, приемы у него становились еще более продуманными, к которым было еще труднее придраться. Полемика шла на пользу.

Застенчивый Малевич, то и дело осторожно озирающийся и такой уступчивый во всем, здесь, что касалось теории, был готов на плаху лечь. С горящим взором, словно содрогаясь от собственных мыслей, повторял и повторял он свое, лишь бы его только согласились слушать.

Сегодня он принес последний, еще более подкрепленный вариант своей методики переходных режимов. И Мартьянов почувствовал, что это действительно последний.

Мартьянов смотрел на маленького инженера, на его тщедушную фигурку, испачканную мелом. А давно ли он сидел перед ним на скамье его, мартьяновского, самодеятельного университета, внимая, как послушный школьник, каждому слову только еще складывающейся теории? Времена!

— Вы изложили все это в подходящем виде? — спросил Мартьянов.

— То есть как? — не понял Малевич.

— Ну, сообщение в журнал, статью.

— А зачем? — испугался Малевич.

— Ну, чтобы узнали.

— Вы думаете, это имеет такое значение?

— Да, имеет! — твердо сказал Мартьянов.

На языке алгебры логики разговор этот можно было бы назвать инверсией тому, что было в разговоре с аспирантом Зуевым. Все знаки меняются на обратные.

Зуев избегал заходить к Мартьянову в кабинет. Мартьянов избегал напоминать Зуеву об их разговоре. Но когда он сказал молодому аспиранту, положив на его стол листок с набросанной схемой: «Помогите мне, Алексей Алексеевич. Надо увеличить до большого размера. Чтобы было все видно», — Зуев обрадовался. Мартьянов явно давал ему предлог перестать дуться.

Зуев понес схему к себе.

Это была все та же спорная схема, из-за которой и происходило тогда сражение на ученом совете. О том, что происходило, все, конечно, уже знали в институте, и аспирантская комната это особенно переживала. Молодые поклонники теории считали, что удар Копылова направлен и против них.

Мартьянов на том заседании вроде как отступил, смешался, только пообещав дать ответ. Но после подверг у себя в лаборатории копыловскую схему анализу. Проверил ее алгеброй по цепям. Ну конечно! Так он и ожидал. И вот приготовил свой ответ.

Зуев с удовольствием разрисовал теперь схему в крупном масштабе и даже обвел цветом те линии, на которые нужно было обратить особое внимание.

Новое заседание ученого совета. Сегодня здесь почему-то чрезвычайно многолюдно. Мартьянов просит слова. Из-за его спины поднимается плотная, широкая фигура аспиранта Алексея Зуева с развевающимися волосами. Зуев выходит вперед к щиту и накалывает схемы для всеобщего обозрения. Его видит, конечно, и простреливает каждый его жест Вадим Карпенко, сидящий наготове позади Копылова. Ну, что там придумал Мартьянов?

Мартьянов говорит:

— Схема, которую сочинили прошлый раз в лаборатории девять, только по видимости более проста и экономна. Экономия тут ложная. Схема просто не может работать так, как предполагают ее авторы. В этом члены ученого совета сами могут убедиться.

И по его знаку аспирант Алексей Зуев водит по схеме указкой, тычет с удовольствием туда, где авторы промахнулись.

— Авторы сами не заметили, как допустили ложные цепи, — говорит Мартьянов.

И Зуев с удовольствием ведет указкой по цветным линиям. Ложные цепи.

— Их трудно заметить, анализируя схему обычным, кустарным способом. Но они хорошо выявляются в процессе алгебраических преобразований, — не лишает себя удовольствия Мартьянов в заключение.

Зуев еще раз победно, как шпагой, размахивает указкой. Смотри, Вадим, смотри!

Конечно, Копылов, пошептавшись с Вадимом, решительно возражал, приводил свои соображения. И обещал еще доказать «в следующий раз». Но было ясно, что лаборатория семь пока что отбила нападение. Хотя след копыловской вылазки и остался — ассигнования, что просил раньше Мартьянов, уже уплыли по другим лабораториям.

Отбить нападение, — разумеется, это неплохо. Но надо еще что-то более веское, чтобы убедить как следует в преимуществах теории. Вещественное доказательство. Опять и опять возвращался Мартьянов к этой мысли.

На другой день, когда он об этом размышлял, в дверь кабинета постучали. То был Алексей Зуев. Он держал рулоны схем, снятых со щита.

— Куда положить, Григорий Иванович?

Зуев запер их в шкаф, куда показал Мартьянов, и остановился возле стола, словно чего-то ждал. Ждал и Мартьянов. Зуев присел на стул и… ждал. Ждал и Мартьянов.