Темные глаза ее загорелись любопытством. Вынув из портфелика папироску, она задымила, видимо забыв от волнения, что он не терпит, когда его окуривают табачищем.

А чем, собственно, могла она помочь? Кроме того, что искренне ему сочувствует. Кроме того, что жадно, хорошо его слушает. «Ой!.. Ну как же так?» — вырвалось у нее.

Но он ничего и не ждал от нее. Ему надо было сейчас выговориться, разделить с кем-нибудь все, что у него накопилось за этими листами, — радость пополам с болью. Такая минута.

А дальше?.. Дальше все равно ему идти одному, самому идти как знаешь..

Эта перемена в жизни Мартьянова вошла однажды к нему под вечер вместе со звонком в его густонаселенную квартиру — один длинный, два коротких, как предупреждала всех табличка на двери, аккуратно расчерченная его собственной рукой. Он поспешил отворить.

— Прошу сюда, сюда. Извините, живем тесновато… — то обычное, что говорят в первую минуту.

Мартьянов решил: для постоянных розысков надлежит ему потверже знать английский. Он расспрашивал, нет ли у кого-нибудь молодого сговорчивого педагога, не очень избалованного, который согласился бы учить по его, мартьяновской, программе. Совместное чтение прямо с листа главным образом специальных статей, а грамматика, правила — только по ходу. Способ вольного галопа.

И вот звонок. В шесть, как было условлено, немного с запозданием.

Педагог был действительно молод. Светловолосый, с уложенной прической, как на картинках, распространяющий запах духов. Знакомьтесь, Наталья Сергеевна. Совсем недавно окончившая институт по отделению переводов.

— А мне говорили, что вы такой ученый. Я и представила, как мой папа, седой… — непринужденно сказала она, входя в его ущелье за гардеробом.

И он вдруг почувствовал, что она смотрит на него как бы сверху вниз. Спокойно, дружелюбно, но все-таки как-то сверху. Оттого ли, что ростом она повыше?

Он почему-то засуетился.

— Очень рад познакомиться! — бормотал без всякой уж надобности.

Их занятия начались. Дважды в неделю. Потом и чаще. И нельзя сказать, что проходили они строго по той программе, какую он раньше намечал. Кроме чтения специальных статей, она вводила и разговор, занимаясь его произношением. Тут ему доставалось больше всего.

— On all accounts. Принимая все во внимание, — выразительно артикулировала она, складывая губы в специфическое «ау».

— …accounts! — выпаливал он не своим голосом.

Прогуляться, дышать свежим воздухом. То take the air, — демонстрировала она протяженность звука.

— …air, — покорно отзывался он, ловя себя вдруг на том, что действительно неплохо бы подышать воздухом.

Постепенно узнавал он немало нового для себя во время уроков. Не только правила сочетания и произношения слов. Узнал, например, что всякий специалист не обязательно должен смотреть на все в жизни лишь через очки своей специальности. Узнал, что не всегда удобно где-нибудь за столом в гостях, перебивая всех, говорить о своей автоматике и реле, о своих лабораторных происшествиях. Узнал, что его домашняя щель за гардеробом, заваленная книгами, где в центре всего старый стол на раскоряченных ножках — место стольких его вдохновений! — не более, чем неустроенная холостяцкая «каморка…

Словом, сами догадываетесь, как это бывает, когда двое начинают с обыкновенной фразы: «Очень рад познакомиться», а приходят к тому, что он утром, убегая на работу, целует ее наспех в щечку, запихивая в портфель приготовленный бутерброд: «С обедом не жди, сегодня у меня лекции».

Мартьянов стал появляться с женой Натальей Сергеевной в местах, где раньше его и не встретить бы, — на картинных выставках, в музыкальных залах. Она пыталась объяснять ему очарование красок и композиции на полотнах. Он кивал головой, а, по правде говоря, видел лишь одно содержание, что изображено. Но судить о том, что «подходяще» и «неподходяще» — по принципу двоичного релейного выбора, — он порывался довольно решительно.

С музыкой было сложнее. Один вид огромного зала, залитого светом, величественный частокол матово блестящих органных труб, огромные медальоны «великих» высоко, почти под потолком, настраивал по-особому. Что-то вдруг накатывало на него иногда вместе со звуками, чего не мог он сам понять. Какие-то неясные представления… нет, не подумайте, ни о каких его реле. Совсем не о них. И в то же время и о них. Наташа объясняла: это просто потому, что слон, слава богу, не наступил ему на ухо.

Мартьянов узнал теперь правила… разумного отдыха.

Субботний вечер. Дом ученых. Обширное здание на старой московской улице, описанной в романах и мемуарах, блистало огнями в такие вечера, приманивая к себе почтенную, благопристойную и тем не менее веселую ученую Москву. Все возрасты и все степени, толпящиеся вперемешку. И новоявленные кандидаты с печатью мудрости на лице, и академические старейшины в беспечном настроении, и жены в нарядах, и дочки с бантами… Многочисленное собрание, где вдруг начинаешь чувствовать себя по-домашнему.

А в общем-то, все стекалось сюда ради танцев. Эстрадную программу слушали невнимательно, при пустующих креслах. Но едва раздавались первые «там-там» джаз-оркестра, как все, собственно, и начиналось.