Но вот уже без чего-то двенадцать. И в двери зала с обеих сторон начинают постепенно прокрадываться. Пока еще институтская молодежь. Младшие научные сотрудники, аспиранты, располагающиеся кучечками и деликатно избегающие передних рядов. Еще ближе к двенадцати. Появляются старшие сотрудники, гости из других институтов, из проектных организаций, приезжие, лица знакомые и вовсе не знакомые… Глухой, сдержанный гул мерно колышется в зале. Григорий Мартьянов, или, как его теперь церемонно величают, «соискатель», одиноко топчется в стороне от всех, между длинным столом и доской, словно чем-то отделенный от этого многолюдного собрания. С ним избегают переглядываться сейчас, не заговаривают, как бывает с сидящим на скамье подсудимых. Лишь изредка кто-нибудь поклонится ему издали.

Но кто там, в середине, поближе к проходу? Покатый лоб, глаза чуть навыкате… Не узнать невозможно, хоть и не виделись давненько. Баскин! «Твой друг Баскин», — как говорит Наташа. Все такой же, будто время его не берет. Баскин сидит с кем-то рядом, черноволосым, и оба усердно перешептываются, заглядывая в какую-то бумагу. Ага! «Группа специалистов», — отмечает Мартьянов, вспомнив про звоночки. И спешит отвести взгляд.

Занимают места и члены ученого совета во главе с директором. Обычно каждый стремится прийти по возможности не первым, но сегодня как-то все появляются дружно. Приходит и академик Андриан Николаевич, и академик Евгений Ильич, одаривающие не часто ученый совет своим присутствием. Им отводятся места рядом с председательским. И зал невольно умеряет свой говор при виде столь почтенных фигур, хотя оба небожителя наук перекидываются друг с другом явно какими-то шуточками.

Зал наполнен. Стали даже пристраиваться на окнах. Разве уж такой интерес у всех к релейным схемам, к этой самой методике? Понятно, он видит здесь в рядах и Ростовцева, и Белковскую, и Малевича, и своих из лаборатории, и кое-кого из тех, кто посещал его первый «самодеятельный университет», — так сказать, принявшие на себя веру. Но все остальные, все больше и больше наполняющие зал? Да что говорить! Все же знают, что с диссертацией Мартьянова что-то было. И, возможно, еще что-то будет. Не такой сегодня, кажется, день, когда все исполняют по заведенному заранее известную и довольно прискучившую многим процедуру и когда еще одна вполне благополучная, гладенькая диссертация должна преспокойно въехать во врата науки.

А вон и Наташа, скромно присевшая сбоку в дальнем ряду, но все же чересчур заметная в своем подчеркнуто выходном наряде, в прическе только что из-под щипцов. Не имеющая как будто к ученой теории никакого отношения и в то же время имеющая самое близкое отношение. Вчера она спросила:

— Ты не будешь смущаться, если я приду?

— Ну что ты! — возразил он уверенно.

Он не может, он не должен смущаться. Он и виду не должен показать, что волнуется или что-нибудь в этом роде.

Она подала ему еле заметный знак для бодрости и показала, чтобы он не забывал поправлять галстук.

Но кого он еще видит? Вот уж не гадал. Прямо против него глядело ему в упор худое, желтоватое лицо с тонкими поджатыми губами. Схемист! Тот самый релейный чародей, что дважды отверг мартьяновскую попытку завлечь его методикой. И он тоже тут. Действительно, сбор всех частей.

А Вадим? Здесь ли он, Вадим Карпенко? Или он не успел его разглядеть? А Вадим мог бы… Но сейчас было не до этих переживаний.

Не было только еще третьего оппонента. Директор уже не раз переглянулся с Копыловым. Пора бы начинать. Где же третий оппонент?

Но в эту последнюю минуту стоявшие в дверях расступились и пропустили небольшую фигуру в черном. Профессор Анна Борисовна, третий оппонент.

Она шла, низенькая женщина, такого простого, как бы домашнего вида, в простых очках в черной «бабушкиной» оправе, гладко, по-простому причесанная, с собранным на затылке узелком, с заметно пробивающейся сединкой, — шла по проходу к столу ученого совета, чтобы занять свое место оппонента. И в ее облике, и в ее походке было столько неторопливого спокойствия и столько простого достоинства, что зал окончательно притих и молча провожал ее взглядами. Хотя очень немногие знали, кто же это такая и что вместе с этой маленькой женщиной в «бабушкиных» Очках вступила сюда, в логово технических наук, сама госпожа философия.

Директор поднялся с председательского кресла, постучал для порядка карандашиком по графину и произнес торжественно стереотипную фразу:

— Позвольте заседание ученого совета считать открытым.

Кроме первой вступительной фразы, много раз повторенной дома и твердо заученной, чтобы сразу же не споткнуться и взять правильный разгон, Мартьянову не надо было ни затверживать своего доклада, ни заглядывать во время речи в конспект. Слишком все у него сидело вот тут… Наоборот, лишь бы не увлечься! И не слишком распространиться сверх жесткого регламента, который отводится на защиту.

И все-таки директор дважды спрашивал его со всей вежливостью:

— Простите, много ли вам еще нужно?

И Мартьянов дважды быстро отвечал: — Еще немножко.

И говорил еще почти столько же. Когда же еще соберется перед ним такая аудитория, перед которой он может развернуть веер новой теории? Он говорил как соискатель ученой степени, но то и дело в нем прорывался пропагандист. «Овладеть умами…»

Он был настолько тверд в том, что говорил, что мог даже позволить себе следить иногда за залом. Что там происходит?