Шрифт:
Копылов рассеянно посматривал по сторонам, ожидая, когда вспышка мартьяновского красноречия иссякнет.
— Бедная наша наука! — насмешливо вздохнул он. — Что ей приготовлено! Ваша бы воля, так вы всех нас построили бы по вашей логике. Раз-два, раз-два, шагом марш! Но пока что этого нет. И не слышно никакой команды.
— Только не ждите никаких постановлений. Это само идет, без команд, — вставил Мартьянов.
— Ну, не будем развивать отвлеченного спора, — уклонился Копылов. — Вернемся-ка с облаков на землю. Защита диссертации — дело практическое. Так как же нам с вами?
— Ну, а практически вы всегда найдете оппонентов для диссертации. И отсюда и оттуда — и от техники и от математики с логикой. Взять под перекрестный… Крепких, хороших оппонентов.
— Это мысль, пожалуй! — согласился Копылов, пододвигая к себе фолиант.
Он так и выразился, докладывая на ученом совете о мартьяновской диссертации:
— Подберем хорр-роших оппонентов… — и сжал для убедительности свою крупную ладонь.
В газете появилось объявление:
7 февраля в Институте таком-то состоится защита диссертации Мартьянова Григория Ивановича «Теория релейных структур» на соискание ученой степени доктора технических наук. Ознакомиться с диссертацией можно в библиотеке института с 10 часов до 16 ежедневно.
— Теперь каждый может узнать, — сказала Наташа.
— Теперь каждый может бросить свой камень, — поправил он.
На академическом языке это называется опустить в урну белый или черный шар.
5
Но ни седьмого февраля и никакого другого февраля защита не состоялась.
Мартьянов сидел в лаборатории с Володей-теоретиком и разбирал его подготовительные материалы к теме на кандидатскую: «О переводе с языка табличного на язык алгебраический». Уже одно это занятие в тот день не способствовало настроению Мартьянова. Володя все витал в кругу общих эффектных соображений, с удовольствием разыскивал всяческие исторические справки и параллели, но к существу темы — о методах перехода — так и не добирался. Тут он откровенно ожидал руководящих указаний своего научного руководителя.
— Что ж вы, так и собираетесь ставить в науке одни декорации? — в раздражении оттолкнул Мартьянов папку с материалами.
В этот момент ему и сообщили по телефону из дирекции: его защита отменяется.
Что случилось? Почему отменить? Почему в вестибюле снято объявление: «7-го в 12 часов в конференц-зале состоится защита…» Поспешили снять и убрать подальше с глаз.
Может быть, не нашли «хорроших оппонентов»? Да нет, все как следует, и оппоненты вовремя представили свои отзывы, обстоятельные, с критическими замечаниями, даже резкими замечаниями, но не содержащими в себе как будто никаких подводных взрывов. Может, были нарушены какие-нибудь правила прохождения диссертаций? Да нет же, уж Копылов позаботится об этом.
Так что же тогда? В чем же дело?
Мартьянов с каменным лицом, будто ничего и не произошло, продолжал заниматься с другими сотрудниками, переходя от стола к столу, от стенда к стенду. Но вдруг круто повернулся и покинул лабораторию. Быстрые шаги его застучали по коридору, наверх, к кабинетам дирекции.
Так вот оно что! Оказывается, виной всему телефонный звонок. Настойчивый телефонный звонок, последовательно раздававшийся и у директора, и у заместителя, и в партбюро института. Говорили настойчивые, внушительные голоса. Гворили то вкрадчиво, то резко. Институт устраивает защиту диссертации — «сомнительной диссертации». Имеются серьезные против нее возражения — «построена на порочных методологических основаниях». 1 группа специалистов выражает свой протест — «специалистов из Харькова». Группа еще полностью не успела приехать ко дню защиты и требует переноса на другой срок. Институт не имеет права укрывать диссертацию от общественной критики, от мнения специалистов. Если институт не примет этот протест, будет заявлено выше…
Даже из газеты потом звонили: «К нам поступают сигналы в связи с одной диссертацией. Как собирается реагировать институт?»
Директор встретил Мартьянова чуть ли не спиной. Нет, не потому, конечно, что он поспешил сразу же от него отвернуться. Директор стоял боком у окна, тяжело сгорбившись, и смотрел куда-то в пространство, не то вверх, не то вниз, на институтский двор, в пейзаже которого не было ничего привлекательного. Когда Мартьянов сел в кресло, директор не сел, как обычно, в другое кресло против него. Но когда он к нему обернулся, Мартьянов понял, почему он там стоит и почему не хочет, чтобы близко видели сейчас его лицо, — такое оно казалось сейчас по-старчески усталым. Оттуда же, не отходя почти от окна, директор пытался объяснить ему:
— Ничего не поделаешь, Григорий Иванович. Придется потерпеть… — беспомощно взмахнул он руками. — Мы не можем игнорировать, рисковать… — и выразительно показал на телефонный аппарат.
— Достижение века техники! — криво усмехнулся Мартьянов.
Директор опять развел руками:
— Вы же знаете, сейчас у нас отчет института там, в верхах. И всякое осложнение в такой момент… Мы, разумеется, вернемся к диссертации, — поспешил он заверить. — Месяца три-четыре…
— Три-четыре? — переспросил Мартьянов. — Да-а, это срок! Пожалуй, достаточно, чтобы утопить совсем. И чем же вы будете объяснять, почему откладывается?
— Ну, здесь разное бывает… — успокоительно сказал директор, умудренный за свои годы в таких вещах. — Не собрался ученый совет в нужном количестве, нет кворума. Или диссертант может заболеть…
— Нет уж, болеть я не стану! — зло отрезал Мартьянов. — Это не моя дипломатия. И не укладывайте меня раньше времени.
Он рывком поднялся из кресла.
Копылов сказал ему почти то же, что и директор, и так же напирал на отчет «там, в верхах». Но говорил все это так, что Мартьянов должен был почувствовать: «Вас же предупреждали. Пеняйте теперь на себя. Одни только неприятности с вами…» Он должен был почувствовать. А насчет сроков Копылов сказал даже: