Увидев высшее начальство, боящаяся в этой жизни только ОБХСС и КРУ буфетчица тем не менее подтянулась и изобразила, сверкнув золотым зубом, приветливую улыбку:

— Что будем кушать? Есть рыбка, филе ангела… есть мяско — шницель Гордо Блюю…

Берия согнулся в пароксизме беззвучного хохота…

Мягко, но решительно, отклонив настойчивое до неприличия желание увядшей пергидролевой блондинки увлечь их за особый столик (отличавшийся тем, что на нём была постелена белая скатерть и стояла пластмассовая вазочка с двумя ромашками), два министра, попросив разрешения у вскочивших со стульев милиционеров, присели за столик угловой…

Берия, настойчиво пытаясь угрызть шницель с таким забавным названием, не сводил своих чуть близоруких карих глаз со своего визави…

Напротив Лаврентия Павловича сидел довольно еще молодой, но сильно умученный службой милиционер, с посеревшим, мятым, как его форменная рубашка, покрытая подозрительными пятнами, лицом, заросшим двухдневной щетиной.

Лейтенант милиции поднял на Берию покрасневшие глаза с набрякшими веками и дерзко спросил:

— Чему обязан таким вниманием?

Лаврентий Павлович взглянул было ему прямо в зрачки — но ломать чужую сильную, но чем-то смятенную волю не стал. Милиционер ему явно понравился:

— Вот, думаю — как гражданину уважать сотрудника Органов, ежели он, милиционер, сам себя не уважает? Форма у вас мятая, нечищена… Да и что это за форма? Тряпка какая-то… Вот в моё время… то есть в пятидесятые — одели мы милицию в форму довоенных (! — Лаврентий Павлович имел в виду, до Великой Войны, которая Империалистическая) городовых. Мундир хорошего сукна, шапка барашковая. Идет себе по улице такой барбос, и все на него любуются…

— Не знаю, как вас называть…

— Да зовите просто — товарищ комиссар! (шутка — Лаврентий Павлович не просто комиссар, а Генеральный Комиссар ГБ.)

— А-х-х… то-о-ова-а-арищ…

— Что, не любите товарищей?

— Я бы их зубами грыз. Вот я только «с адреса». Представьте, приехала тюха семнадцати лет из деревни в МИМО поступать… Ну, местные студенты, това-а-арищи, её пригласили на квартиру, напоили, поимели во все щели да и удавили…

Потом подвесили, вызвали наряд — ах, ах… расстроилась бедная, что не прошла по конкурсу, руки на себя наложила… А я смотрю, у ней за ухом — пряжка от ремня, значит, на стрингуляцонной полосе должен быть синяк. А его-то и нет! Значит, душили её не ремнём, а его уж потом накинули!

Стал их колоть — да приехавший прокурорский мне в наглую — ты что, дурак? Ведь это детки та-а-аких това-а-аарищей… Так ведь и закроют дело, за отсутствием события!

Берия чуть усмехнулся:

— Ну, теперь — это вряд ли…

— Вашими бы устами да водку пить… Но я не про то. Уважение? Я за два последних года имел пять поощрений и ни одного взыскания, характеризовался сослуживцами и руководством положительно, спиртные напитки не принимал. Уважают меня? Какое нахер уважение, когда я седьмой год с малыми детьми в милицейской общаге, в Капотне… Где сортир один на весь этаж, где крысы по комнате бегают, детей за пальцы кусают…

Берия обернулся к Пуго:

— Товарищ министр, а у вас квартира есть?

— Та-а-а, е-еесть…

— Дети у вас взрослые?

— Та-а-а…

— Вот, мне кажется, будет правильно — чтобы вы, пока жилищный вопрос у товарища… как вас? Иванов? Иванова решаете, с ним поменялись бы. Он поживёт со своими малыми детьми в вашей квартире, а вы — в его общежитии. Поближе к рядовому и младшему начальствующему составу…

…Когда министры (вернее, один настоящий министр и бледная немочная тень) ушли, растерянный Иванов на вопрос товарищей, кто это был — отвечал задумчиво: — Хрен его маму знает… но думаю, что новый Хозяин! — Потом подумал и добавил:

— Только вот… Премии теперь мне вовек не видать — сожрёт за это меня начальство с потрохами… и не простит такого Пуго! Да и ладно… Прижал бы только Хозяин тех субчиков из МИМО! Век ему благодарен буду.

«Мы в Нагорном Карабахе, в хищном городе Шуше», — писал поэт в далёких уже двадцатых годах…

Вот и говори после этого, что поэты не обладают чувствительностью сейсмографов, предчувствуя грядущие бури…

— Хрен его знает, кому она понадобилась… — Пожилой тридцатипятилетний капитан Логинов печально улыбнулся, блеснув в свете дребезжащих ламп дневного света, бессонно горящих под потолком междугородного переговорного узла, белым металлом съеденных в Хабаровском крае (вода там не очень) передних зубов… — Наверное, все же кому-то понадобилась!

— Кому, кому она понадобилась?!

— Если бы она никому не понадобилась, то её не спёрли бы, — разумно резонировал мудрый авиатехник. — Она ведь, ГШ-23, пушка чисто авиационная! Хотя стрелять, конечно, и с машины может, с помощью авиационного аккумулятора.