Он лежал в прохладном полумраке, легкий ветерок шевелил его волосы. Он не хотел пробуждаться от глубокого сна без сновидений. Нечасто ему приходилось испытывать такой покой. Он хотел еще глубже в него погрузиться и спать сотню лет.

Совсем рядом проплыл легкий волнующий аромат жасмина. Всей силой легких он вдохнул его, ощущая в пересохшем горле сладость, он смаковал аромат. Поднял тяжелые веки и увидел красивые карие глаза, смотревшие на него.

— Тебе лучше?

Он действительно чувствовал себя лучше. Головная боль прошла, тело не жгло адским огнем, судороги не стягивали внутренности в тугой узел. Оставался некоторый дискомфорт, но это пустяки.

Лукан попытался сказать, что он в отличной форме, но из горла вырвался только нечленораздельный хрип. Он откашлялся и произнес:

— Я в порядке.

Габриэлла сидела на краю постели и держала его голову у себя на коленях, осторожно прикладывая прохладную, влажную ткань ко лбу и щекам. Другой рукой она гладила его по волосам — нежно, успокаивающе.

Это было приятно. Очень приятно.

— Ты был в ужасном состоянии. Я так за тебя испугалась.

Он недовольно заворчал, с отвращением вспоминая, что с ним произошло. Приступ Кровожадности едва не уложил его на лопатки. Боль превратила Лукана в жалкое ничтожество. И все это у нее на глазах. Господи, ему хотелось заползти в темную нору и там сдохнуть, лишь бы никто не видел, как низко он пал. Особенно Габриэлла.

Отвращение к себе было невыносимым, но именно это мерзкое чувство заставило его полностью проснуться.

— Боже, Габриэлла, я не… ничего плохого тебе не сделал?

— Нет. — Она погладила его по подбородку, ни тени страха не было ни в ее глазах, ни в ее нежных прикосновениях. — Со мной все хорошо, ничего плохого ты мне не сделал, Лукан.

«Слава богу!»

— На тебе моя майка, — сказал он, только сейчас заметив, что вместо свитера и джинсов на Габриэлле его черная майка, в которой могла бы поместиться еще пара таких миниатюрных женщин, как она. На нем были только брюки.

— Да, — ответила Габриэлла, вытягивая из ткани, которую она прикладывала к его лицу, болтавшуюся нитку. — Я надела ее, когда пришел Данте. Я сказала ему, что ты спишь. — Она немного покраснела. — Я решила, что, если я буду в таком виде, мой ответ прозвучит более убедительно и он не станет задавать лишних вопросов.

Лукан сел и нахмурился:

— Выгораживая меня, ты солгала?

— Мне показалось, ты не хотел, чтобы тебя кто-нибудь видел… в таком состоянии.

Лукан смотрел на Габриэллу, которая сидела рядом с ним. Несмотря ни на что, она доверяла ему. Он не мог не восхищаться ею. Любой на ее месте всадил бы титановый клинок ему в сердце — и был бы прав. Но она даже не испугалась. Она выдержала самый тяжелый из его приступов, не оставила его, не убежала, заботилась о нем.

И даже защищала его.

Лукан почувствовал к ней уважение и глубокую благодарность.

Никогда раньше ему не доводилось испытывать подобных чувств, и никому раньше он так не доверял. Лукан знал, в бою любой из его воинов прикроет ему спину, точно так же поступит и он, но это совсем другое. Сейчас о нем заботились, защищали его в тот момент, когда он был наиболее уязвим.

Он гнал ее, демонстрируя мерзость своей натуры, но она не обращала внимания на его злобу и рычание.

Несмотря ни на что, она осталась рядом с ним.

Лукан не находил слов, чтобы выразить ей благодарность за такое великодушие. Вместо этого он наклонился и поцеловал ее со всей нежностью, на какую только был способен.

— Мне нужно одеться, — сказал он после этого и застонал, так ему не хотелось покидать ее. — Мне лучше. Я должен идти.

— Куда?

— Наверх. Отверженные ждут. Не могу же я переложить свою работу на плечи товарищей.

Габриэлла придвинулась к нему и положила руку на лоб.

— Лукан, сейчас десять утра. Там солнце.

Он повернул голову и посмотрел на часы, стоявшие на прикроватной тумбочке. Габриэлла была права.

— Черт! Я всю ночь проспал? И Данте работал за двоих.

Габриэлла чувственно улыбнулась.

— А ты работал на мне, и он знает об этом. Возбуждение вспыхнуло и охватило его, словно пламя — сухое дерево.

«Проклятие. Одной мысли достаточно…»

Она сидела на кровати, поджав под себя ноги, черная майка задралась, и он мог видеть крошечный треугольник белых трусиков, роскошные волосы падали на лицо и плечи. Ему хотелось только одного — запустить в них руки и войти в нее.