В крошечной комнатке было непроглядно темно. Сайида привычно прошла к окну, открыла его и постояла, наслаждаясь теплом солнца на щеках.

Призрак звука заставил ее повернуться. Кто-то распластался на матраце: белое, алое и неожиданный, пугающий пурпур. Сайида радостно и удивленно воскликнула:

— Марджана! — И повторила, уже менее весело: — Марджана! Что в мире…

Марджана сжималась в комок и дрожала. Сайида тронула ее за плечо. Она сжалась еще сильнее. Она плакала. Сайида схватила ее за плечи и обняла.

Марджана застыла; возможно, в шоке. Плакала ли она когда-нибудь? Дарил ли кто-либо ее просто любовью, не запрашивая цену?

Ее тело медленно распрямлялось. Она подняла лицо, прекрасное даже в слезах. Долгую минуту спустя Сайида осознала. что пряталось под подбородком Марджаны. Горло ее было синевато-багровым и опухало почти на глазах у Сайиды. Голос ее был хриплым шепотом.

— Я не собиралась являться сюда.

Голова ее качнулась, откинулась. Она с усилием подняла ее. Ее волосы липли к лицу; она откинула их за спину. Остановилась. Уставилась на свои руки. На них была кровь — немного, но достаточно; уже засохшая, начавшая трескаться. Марджана содрогнулась.

— Смыть. Нужно… смыть…

Поблизости была вода — для утреннего омовения перед молитвой. Сайида принесла кувшин к матрацу и мягко, но настойчиво, потому что Марджана пыталась отпрянуть, смыла кровь. У нее был запах, слабый, но ощутимый, словно запах земли и железа.

— Кровь из сердца, — прозвучал хриплый шепот Марджаны. — Но не… не кровь жизни. Я потерпела неудачу. Я, которая никогда не промахивалась, убивая. — Она пыталась смеяться, и слышать это было страшно. — Потому что впервые это была чистая ненависть, а не холодное убийство. Потому что впервые я действительно хотела отнять жизнь. И Аллах вырвал ее у меня из рук.

— Это выглядит так, — промолвила Сайида, — словно Он хотел помочь. — Чистой одеждой и остатками воды она начала омывать помятое горло. На нем остались отпечатки: полосы, словно от пальцев, чуть уже, чем ее собственные, но намного длиннее.

Кулаки Марджаны откинули ткань и руки:

— Отпусти меня!

Сайида спокойно подошла снова.

— Не кричи. Ты совсем сорвешь голос.

Марджана зашипела, но когда заговорила, то шепотом:

— Аллаху там нечего было делать. И даже Иблису. Это все франк моей крови, и я научила его ненавидеть меня.

— Франк? — Сайида помолчала. — Твой франк?

Ифрита скривила губы.

— Никак уж не мой. Он принадлежит огромной гяурский корове. Смертной женщине, жене христианина, но отнюдь не его жене.

Сайиде потребовалось время, чтобы найти в ее словах смысл7

— Ты нашла его в постели с женой кого-то другого?

— Я нашла добычу моего господина пляшущей старый греховный танец с ее телохранителем, который не в большей степени смертный мужчина, чем я — смертная женщина. Я нанесла удар, как не наносила никогда, с неистовой ненавистью, и она ослепила меня. Я ударила неточно. И теперь он знает меня и ненавидит меня, и он обратил все свое сердце и всю свою силу, чтобы спасти жизнь своей шлюхе.

— Он пытался убить тебя.

Марджана снова засмеялась и задохнулась.

— Не… не убить. Он не был так милосерден. Он отшвырнул меня. — Из глаз ее струились слезы, вопреки ужасному, пугающему смеху. — Он ненавидит меня. Но я… но я… я хочу его еще больше.

— Таковы некоторые женщины, — сказала Сайида. — Им нужен мужчина, который был бы им господином.

Марджана выпрямилась.

— Я не такая …

— Не кричи.

Марджана судорожно вздохнула. Глаза у нее были, словно у бешеной кошки.

— Мне не нужен господин. Мне нужен он. Ты думаешь, я счастлива от этого? Он жаждет моей крови. Он считает себя мужчиной и принцем. Младенец. Ребенок. Это… — она провела пальцами по горлу, — выходка юнца. Если бы он был мужчиной, он довел бы дело до конца.

— Значит, слава Аллаху, что он не мужчина. — Сайида нахмурилась. — Тебе нужно больше воды, чем есть здесь.

— Мне не нужно ничего.

«Не все взрослые младенцы, — подумала Сайида, — мужчины.»

— Ты останешься здесь и будешь сидеть тихо. Я сразу вернусь.

На удивление Сайиды, когда она вернулась, Марджана по-прежнему была в комнате, лежала, скорчившись, на матраце, бледная, тихая и невыразимо жалкая. Она безмолвно покорилась бальзамам и компрессам, и мягким повязками, которыми Сайида обматывала ее горло. Ее гнев уже ушел.

— Теперь он охотится за мной, — шептала она. — Он думает, я обитаю в Масиафе. Мудрый глупец. Прощу ли я его? Вернусь ли я обратно и позволю моему господину приказать мне убить его? Я думаю, я смогу. Клятва — это такая чудесная, ужасная штука.