– Не чтим, а более того, ругаем. Я за нее, как главный признак времени – границу! Пусть поживет такой, какая она есть. Здравия ей!

Звякнув над столом, столкнулись рюмки, закуска похрустела на зубах, вернулась ненадолго тишина, чтобы дать место слову.

– Ты хорошо сказал, Альфред, про умный лоб Вольтера, паутину…

– А Вы – про судьбы, в виде мух, запутавшихся в паутине…

– И мы за это поднимаем рюмки? – упрекнул себя и Альфреда Степан Иванович. – Какие ценности мы ценим?

– Подлинные. Деньги ценим. А граница – это деньги. Да – полоса, неровная и нервная, пролегшая, как Вы сказали, «по живому» – но это полоса, на которой рубят деньги. Все, кому не лень, сейчас там рубят. И я – ведь сахар – триста лет, как сахар. Да не он, а контрабанда делает крутую прибыль. А без границы – контрабанды нет.

Никто и никогда, от Альфреда такого не услышит, но Степан Иваныча есть смысл впечатлить. Пусть ценит ум и откровенность, а не только пользует дойную корову в виде Альфреда.

– Ну, за сказанное! – помедлив, вспомнив, видно, прошлое, сравнив… поднял рюмочку Степан Иванович.

– Но, если все – то это шара… – задумался, вернув пустую рюмочку к столу, Альфред, – А шара не бывает бесконечной. Ведь не за счет ума, законодательного совершенства, рубят. А как раз – за счет несовершенства! В силу временного бардака. Ломака, как чиновник, рубит на таких как я – не шара разве: рисовать лицензии, без риска, за процент? А прочие – простые спекулянты. Пятьсот процентов дает сахар! Вот и я, пока есть шара – тоже порублю, со всеми. Глупо было б не рубить. Но, шара кончится – вот боль моя, Степан Иванович! Вот боль… Ломака на зарплату сядет, ну а я? Зарплаты нет и некуда податься. Да и не хочу так, на зарплату. Не привык…

– Вот уж, – рассмеялся, выслушав, Степан Иваныч, – Ломака на зарплату сядет: представляешь?! После шары!

Представить было невозможно, и Степан Иванович спросил:

– А ты?

– В политику.

– Какой непостоянный…

– Сами знаете, что постояннее Альфреда, человека нет. Далекая, конечно, перспектива, и я сейчас не говорил бы, но будем рюмки поднимать за будущее – все равно скользнуть по теме мне придется.

– Не ожидал… – качает головой Степан Иванович, – Не ожидал. Ты умный человек, успешный бизнесмен – бросать все это? Чего ради – славы? Она – дым…

– Дым. Точно Вы сказали – дым в глаза. Завеса, в которой деньги рубят, как и на границе. Но эта шара – круче контрабанды. «Но» – в одном, она – для избранных.

– Иди сейчас.

– Рано. Нет еще политики, и государства тоже – созревают… Я политический кузнец: пока железо горячо, выковываю деньги. С идеями в комбеды*(*Комитеты бедноты – первые структуры Советской власти) шли, а в депутатский корпус с деньгами идут. Пусть не бедняк я, – Альфред улыбнулся, – но таких денег еще нет.

– А… – Степан Иванович задумчиво разлил по рюмкам, – Друг мой, это все – не бред? Ты что о депутатстве знаешь? Я всю жизнь в депутатах! Чужие, лишние проблемы, которые ты должен разрешить; вопросы, на которые ты добиваешься ответа; дурацкие затеи, которые ты должен протолкнуть, и куча жалоб, в которые нет времени вникать. Лишний головняк, почетный, правда – нужно тебе это, Альфред?

«Боже, как ты устарел!» – подумал Альфред.

Евсеич, привыкший быть слугой у тех, кто не нуждается ни в чем, не думал, никогда, о том, что эти люди говорят. Не рассуждал, из-за того, что верить в то, что говорят они – дать глупое занятие душе. Но интуиция была. Он улыбнулся про себя, и присмотрелся к боссу: его время выходило, а он не понимал. Из тех двоих, один смотрел вперед, другой – сидя пожинал привычки времени, которое сегодня уходило со двора.

Степан Иваныча Евсеич пожалел. Ведь слишком долго знал его. Степан Иваныч, скажем так – из тех, кто кушал хорошо, но и собак кормил, и не пинал ногами. Да время выведет вперед того, кто смотрит именно туда. Пусть даже он к собакам не так щедр, и, вероятно, будет их пинать ногами.

Не по душе Евсеичу Альфред Лахновский: скользок умом, изворотлив, как уж и холоден – он как раз из тех, кто будет ближних пинать ногами. «Именно так…» – вздыхает и чешет затылок Евсеич. В его голове зреет план, потому что банщик нутром понимает – будущее не за Степан Иванычем, который чем-то смахивает на енота, а за ужом Лахновским. Прошлое, к которому привыкли – о нем пожалеем и поплачем, только не вернем.

– Альфред Петрович, – несмело попросил Евсеич, когда гости уходили, – у нас же, знаете, такое время трудное…

Альфред Петрович хмурился и терпеливо слушал.

– Вот, время говорю, такое… В магазинах, знаете – пустые полки, ну – одна селедка, да и все. А нам бы консервации, варенья на зиму, хотя бы… В общем, старушенция моя все просит сахарку купить, а где он?

Евсеич горестно развел ладони: – Просто нету. Ну, в киосках, разве что – но это нам не по карману. В общем, сахарку у Вас купить, ну килограммов пять, нельзя ли? И чуточку бы подешевле, можно?

– Можно, – сказал Альфред Петрович, отвернулся и пошел к заждавшемуся в стороне Степан Иванычу.