Шрифт:
Самсонов взял бумагу, но читать не стал. Он признал свое опрометчивое письмо в штаб Донской армии, переданное князю Мещерскому.
– Ну признайтесь!
– Шантажировать меня пришли?
– Глупости какие. Впрочем, если письмо вам еще нужно, забирайте. Мне лично оно без надобности, – Зетлинг состроил презрительную гримасу и отвернулся к окну. – Говоря без обиняков…
– Да уж, пожалуйте.
– Я явился к вам узнать, не передумали ли вы.
– Помилуйте, любезнейший. По-вашему, я идиот? И вы пришли сюда и смеете рассчитывать, что я так вот, сперва прижатый к стенке, а после отпущенный на волю через ваше благородство, разомлею от благодарности и выложу все карты? Вы в своем уме?!
– А вы мне нравитесь.
– А вы мне нет.
– Это только пока.
В кабинете повисла тишина. Зетлинг что-то разглядывал в окне, Самсонов подошел к столу и бегло осмотрел содержимое выдвижных ящиков.
– Вы полагаете, я вор?
– Я полагаю, что вы очень смахиваете на него.
– Вы дерзкий.
– А вы наглый.
– Но довольно! – Зетлинг повернулся лицом к Самсонову. – Не желаете вы говорить, начну я. Князь Мещерский погиб, пробираясь через линию фронта. Умирающим он случайно попал в руки одного моего знакомого, который также шел на юг.
– Офицера?
– Берите выше. Этот человек передал мне ваше письмо, ненужное ему, но столь ценное для всего Белого дела. На тот момент я командовал одним из полков Добровольческой армии…
– В чине штабс-капитана?
– Вас это смущает? А в каком чине, позвольте осведомиться, вы командуете армией? Гражданская война смешала все прежние звания и регалии. Но это не имеет отношения к делу. Командуя полком и имея давние дружеские связи с генералом Деникиным, я обратился напрямую к нему, и он дал согласие на мою поездку сюда для переговоров с вами.
– Кто еще знает о моем письме?
– Никто, кроме меня, Деникина и моего приятеля, ставшего свидетелем гибели Мещерского. Можете быть покойны.
– Что ж, это обнадеживает.
– Я рад, что сумел обрадовать вас.
– Но садитесь, вижу, нам предстоит обстоятельный разговор.
Самсонов предложил Зетлингу кресло и направился к серванту за черной пузатой бутылкой рома.
Солнце садилось. Зетлинг вышел из коляски, расплатился с кучером и поднялся к себе во второй этаж. Он жил в гостинице «Любляна» – быть может, последнем осколке былого воронежского полусвета. Это было опрятное здание в три этажа, расположенное покоем на одной из центральных улочек города. До революции – оплот буржуазного ханжества, после прихода к власти большевиков гостиница стала центром притяжения новых власть имущих. На первом этаже расположился ресторан с духовым оркестром, танцевальной труппой и летней верандой. Старый владелец гостиницы, выходец из горной Словении, был расстрелян, а его место занял расторопный товарищ с лоснящейся физиономией купеческого приказчика.
Зетлинг занимал номер из двух комнат. По соседству были пустующие номера членов Реввоенсовета, а дверь напротив вела в комнаты председателя областного совета. Жизнь Дмитрия Родионовича, несомненно, изменилась. Зетлинг стал циничнее, суровее и значительнее. Он получил власть и полную свободу действия по обе стороны фронта.
Зетлинг расстегнул пуговицы на гимнастерке, поправил крест на груди и, умывшись ледяной водой из бронзового крана, расположился на диване с бокалом белого вина. Он думал, и мысли его были черны и угнетающи. Согласившись на сделку с Аваддоном, пойдя на нее не для утоления корыстолюбия, а исключительно в надежде на победу Белого движения и очищения России, он попал в сети. Сделав первый шаг, он не мог уже сойти с пути, полного неумолимости и лжи. Зетлинг теперь часто вспоминал встречу с Аваддоном в Бердичеве осенью 1917 года. Тогда, в разливе кровавых волн революции, Аваддон сделал предложение, показавшееся Зетлингу абсурдным и странным. Штабс-капитан без тени сомнения отверг сотрудничество с этим человеком и его пугающим мрачным миром. Но прошло время, и все переменилось.
«В конце концов, – думал Зетлинг, – мой долг пожертвовать собой для дела. И я не отрекусь от него. Пускай я затянут в пучину, пусть, и Маша права – я дурно переменился, стал говорить, думать и делать, как он. Что ж… Что моя жизнь? Пустота и безысходность. Я в тисках долга и трагедии моей страны. Единственное, что у меня есть, – это Маша. Но и ее, конечно же, не было бы, будь все тихо и по-прежнему. Жил бы я сейчас в гарнизоне, ходил на службу и прозябал без цели. А так у моей жизни появляется реальный, весомый, ощутимый смысл. Я могу что-то сделать, хотя и пожертвовав своими убеждениями, любовью и даже верой».
Зетлинг допил вино и поставил бокал на этажерку. Он встал, открыл шкатулку и, достав оттуда фотокарточку улыбающейся и блестящей Петлицкой, сел в кресло и ушел в себя.
В действительности Зетлинг мало знал о подлинных планах Аваддона. Он столкнулся с обычной скрытностью этого человека. Перед Зетлингом стояла цель, она вдохновляла его, и он, страшась разочарования, не заглядывал излишне далеко. В этот день после долгого разговора с Самсоновым Зетлинг окончательно прояснил для себя черты личности капитана и остался доволен. Им удалось найти общий язык и предварительно условиться о планах на ближайшие месяцы…
В дверь номера постучали. Зетлинг положил фотокарточку обратно в шкатулку и, оправив гимнастерку, пошел открывать. На пороге стоял долговязый мужчина в котелке и плаще.
– Позволите?
– Да, прошу. Я заждался.
– Задержали обстоятельства. Что передать хозяину?
– Передайте, что я остался вполне удовлетворен разговором с капитаном Самсоновым и что капитан полон решимости идти по пути сотрудничества с нами.
– Вы уже определились с конкретными действиями?