Большевистское командование предприняло чрезвычайные усилия для восстановления разгромленного Южного фронта. Главнокомандующего Вацетиса сменил полковник Каменев, командующего Южным фронтом Гиттиса – генерал Егорьев. Революционные трибуналы, заградительные и карательные отряды восстанавливали дисциплину террором. Все силы пропагандистской машины были брошены на возрождение боевого духа. Троцкий писал: «Вся страна теперь заботится о Южном фронте».

После занятия Екатеринославля корпус Шкуро был переброшен на правый фланг Добровольческой армии. Войско Шкуро было типичным явлением для Гражданской войны. Символизируя собой смешение всего и вся, оно состояло из кубанских и терских казаков, добровольно пошедших на службу к лихому атаману. Исключение составлял лишь отряд драгун Минина, когда-то раньше из тактических соображений переведенный под командование Шкуро.

– Ваше превосходительство! Противный берег реки занят нами окончательно. Отдельные красные отряды прорвались к нам в тыл, но уже послана погоня. Разрозненные группы большевиков отступают к станции!

– Остыньте, ротмистр. Садитесь. Мы же тут не в Генштабе. Будем проще. Чаю желаете?

– Благодарю.

– Нет, это я должен вас благодарить, – Шкуро взял руку Минина двумя ладонями, крепко сжал ее. – Мы вам обязаны! Сегодня вы спасли мою честь.

Они обнялись.

– Знайте, что я услуг не забываю и умею быть благодарным. Но довольно. Лучше взглянем, что нас ждет впереди.

Шкуро, Минин и дюжина штабных и казачьих атаманов, присутствовавших в комнате, окружили овальный стол с картой. Отряд Шкуро находился на берегу Оскола, невдалеке от станции Валуйки. К ней-то и рвался так отчаянно и безуспешно Минин в своей давешней атаке. Валуйки были ключевым пунктом в обороне красных. Здесь стояли бронепоезда, сюда перебрасывались эшелоны с подкреплением для готовящегося контрнаступления на юг. Валуйки были узловой станцией, где смыкались железные дороги, ведущие из Воронежа, Тамбова и всей Средней Волги и из Курска, Орла и всей Центральной России. Овладев Валуйками, Шкуро рассчитывал разорвать коммуникации красных и получить в свое распоряжение железную дорогу для скорейшего наступления на Лиски и Воронеж.

– План ясен. Завтра вы, – Шкуро исподлобья, с бычьей прямотой взглянул на Минина, – возьмете своих драгун и всю казачью конницу и лихой атакой, без артиллерии, без пехоты, займете станцию.

– Это практически невозможно. Части обескровлены, кони утомлены. Несравненно разумнее дождаться донской конницы и танков, генерал Май-Маевский обещал…

– Я не намерен обсуждать с вами, что разумнее! Я намерен отдать вам приказ, а уж вы, будьте любезны, исполняйте! – Шкуро сжал губы и со злобой смял карту в руках.

– Как прикажете.

Минин был в неладах со Шкуро. Ротмистр сам был не чужд авантюризма и бесшабашности. Но он полагал, что во всем нужно знать меру, тем более в играх на чужие жизни.

– Все. Вы свободны, ротмистр.

– Мне вести конницу по берегу реки или напрямик?

– По берегу. Выступите с рассветом.

Минин козырнул и вышел.

– Ну а мы, Григорий, – Шкуро хитро улыбнулся, – пока отважный ротмистр будет отвлекать на себя бронепоезда и артиллерию, обойдем станцию здесь, через овраги, и победоносно ворвемся в расположение красных с тыла. И пускай потом все эти умники генералы ломают головы, как это Шкуро громит всех и вся на своем пути. Так я говорю?

– Как прикажешь, батька!

– Тогда оставь у бродов слабые заслоны и раненых, а своих пластунов подними в полночь, и двинем.

– Добро.

Минин прошел темными, размякшими от моросящего дождя улицами села. Он остановился в избе, ближней к обрыву над рекой. В сенях ротмистра встретили детский плач и спертый, тяжелый воздух. В большой комнате было накурено. Офицеры, лежа на циновке, играли в карты и перебрасывались шутками.

– О! Минин! Ну-ка давайте-ка за общий стол!

– Что там? Какие вести с полей? Что еще выдумал наш бесстрашный генерал?

– Неустрашимостью Богом меченный!

Последовал дружный взрыв смеха.

Минин укоризненно покачал головой:

– Вы бы не горлопанили, дети все же…

– Ничаго, барин. Ничаго. Пущай побалакают вволю, – услужливо вступился хозяин с узкими глазками и клочьями висящей седой бородой. – Сами ж тоже служивыми были. Понимаем.

– Кстати, ротмистр, а вы ничего нового не замечаете? В обстановке-с?

Офицеры захохотали.

– К вам гость! Но крайне молчаливый!

Со скамьи из неосвещенного угла избы поднялся юноша в сером плаще. У него было рябое лицо и большие добрые глаза. Читатель легко узнает в ночном гостье Петревского, в прошлом юнкера Михайловского училища, а в настоящем – ординарца начальника штаба 8-й армии красных капитана Самсонова.

– Господин ротмистр, – визгливым, срывающимся от волнения голосом заговорил Петревский, – прежде всего считаю своим долгом заявить, что господа офицеры ведут себя безобразно и преступно. В селе творится анархия: грабежи, насилие, издевательства над жителями. Это позор Белого дела!