Троллейбус катил в Эстермальм, а я тем временем рассматривал конверт. К моему удивлению, в нем обнаружилось мое собственное послание, отправленное утром Весперу Юнсону. На последней странице внизу было несколько строк, написанных его рукой, характерным размашистым почерком:

1. На ящиках комода в спальне найдены отпечатки пальцев Гильберта Лесслера. Как по-вашему, что он там делал?

2. Вы совершенно забыли про бритву. Думаете, она очутилась на полу ванной случайно?

3. Хильда Таппер твердо убеждена, что сразу после выстрела кто-то вышел из квартиры. Она не только слыхала, как открыли и закрыли входную дверь, она слыхала, как кто-то сбежал вниз по лестнице. Как это вписывается в вашу версию? Да никак!

4. Вы считаете, что убийца (по-вашему, он же — незнакомец) пил из стакана, осколки которого валялись на полу, Гильберт — из того, что лежал на диване, а Свен Лесслер — из того, с остатками мединала, который стоял на стойке бара. Но, если вы помните, был еще и четвертый стакан — исчезнувший. Кто пил из четвертого стакана? Я?

А в целом ваша реконструкция кажется мне правдоподобной и вполне заслуживает доверия!!!

Раздосадованный, я скомкал бумажки и запихнул в карман. У Веспера Юнсона поистине талант — доводить людей до белого каления. Но в глубине души я не мог не признать, что его резкость была во многом оправданна. Кой-какие звенья моей гипотезы, бесспорно, едва держались.

Я вышел у Смедсбакксгатан и не спеша зашагал вверх, к Фурусундсгатан. Светлые фасады купались в лучах предвечернего солнца, длинные ряды маркиз пестрели сочными красками. Проходя мимо скверов, где гуляла с няньками детвора, я отметил, как опрятен и ухожен этот новый городской район. Даже слишком опрятен и ухожен. Ни тебе таинственных проулков, ни сумрачных задних дворов — вообще ничего живописного или причудливого в застройке. Все скроено по шаблону, все на один фасон. Нет, мне современный Ердет не по душе; жалко детей, которые растут здесь и в похожих местах. Откуда им взять пищу для фантазии в этом безликом окружении, где один квартал — точная копия другого? Какими блеклыми и бедными будут их детские воспоминания!

— Ах, это вы,— пробормотала Хелен Лесслер, открыв на мой звонок. Она была в цветастом фартуке, а голову повязала красным шарфом.

— Да,— сказал я с наигранной бодростью.— Наверно, я некстати?

Она покачала головой.

— Я сижу работаю. Может…— она помедлила,— может, зайдете?

— Был тут рядом по делу и решил заодно проведать вас,— говорил я, снимая шляпу в маленькой тесной прихожей. Удивительно, до чего шершавыми и бесформенными были на вкус эти лживые слова.

Я вошел в небольшую комнатку, где по одной стене теснились тахта, низкий столик, несколько стульев и книжный шкаф. Все остальное пространство занимал ткацкий станок. Надо же, кто бы мог подумать.

— Вот уж не предполагал, что вы ткете.

Нерешительным жестом Хелен Лесслер пригласила меня сесть.

— Я всегда любила ткать,— спокойно пояснила она и тоже села на табурет перед станком.— Этот станок я привезла от родителей.

— Вы собираетесь зарабатывать тканьем на жизнь? — спросил я.

— Надеюсь,— серьезно ответила она.— Пока что хожу на курсы.

— И эта профессия действительно может прокормить?

— Здесь, в Стокгольме, едва ли. Но я уеду в провинцию, когда закончу курсы.

Интересно, знает ли она, что унаследует после мужа четверть миллиона. Похоже, что нет.

Хелен повернулась к станку, перебирая пальцами нити основы. Когда она наклонилась, на ее лицо упал из окна солнечный луч. Эффект был поразительный. На секунду-другую ее лицо как бы озарилось изнутри. В нем вдруг обнаружилась какая-то странная жизнь. И дело было не столько в мимике, сколько в изменчивой игре света и тени на нежной коже.

Она поднялась, взяла с книжной полки вазочку с конфетами:

— Прошу вас.

Поднеся шоколад ко рту, я заметил, что она вдруг словно окаменела. Большие зеленые глаза наполнились страхом, выражение лица стало настороженным. Несколько мгновений она сидела недвижно, потом быстро поставила вазочку и бросилась в переднюю. Секунду спустя я услышал, как она открыла входную дверь.

Все стихло, я не выдержал и тоже вышел в переднюю. Она как раз закрыла дверь и повернулась ко мне.

— Что случилось? — удивленно спросил я.

— Да нет, ничего,— быстро пробормотала Хелен.

Мы возвратились в комнату. Она отошла к окну, где стояла ваза с первоцветами. Волосы, выбившиеся из-под шарфа, огнем пламенели на свету. Она не шевелилась, ничего не говорила.

— Все-таки что-то произошло,— сказал я наконец.— Кто-то был на лестнице?

Она покачала головой и едва слышно сказала:

— Мне почудилось. Там никого не было.

— Вы кого-нибудь ждете?

Хелен опять покачала головой. Потом медленно обернулась ко мне.

— Кто-то повадился стоять у меня под дверью,— прошептала она.— Я не знаю, кто это, но вчера вечером мельком его видела. Он убежал вниз, когда я открыла.