— Что? — Волынский посмотрел на де ла Суду. — Что за стихи такие? Я ничего про сие не слышал, Жан.

— Стихи сии тебя казнокрадом и мздоимцем рисуют. И Тредиаковский написал их в угоду врагам твоим, Артемий. Так что можно ли обращаться к Тредиаковскому за стихам к свадьбе шутов? Станет ли писать? Он сейчас спором с молодым пиитом Ломоносовым занят. Тот оду на взятие Хотнина русскими войсками написал слогом новым. Слог тот ямбом зовется. Тредиаковский же токмо хореею предпочтение отдает.

— Станет писать! — проговорил кабинет-министр. — Еще как станет. Я его заставлю те стихи написать к свадьбе шутовской. Хватит ему одами да пасквилями погаными баловаться.

— Осторожнее, Петрович! — предупредил Волынского Татищев. — Тредиаковский профессор Академии.

— И что с того? Что мне профессор? Коли он на князя Куракина работает и пасквили про меня писать осмеливается! Я его на место поставить сумею.

— Ох, и горяч ты, Артемий Петрович. То тебя до добра не доведет….

Год 1739, ноябрь, 14 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. Волынский и Тредиаковский.

Кабинет министр Артемий Волынский в серебристом кафтане с орденской лентой через плечо, со многими орденами, среди коих портрет императрицы Анны в бриллиантах был, появился в приемной герцога Бирона неожиданно. В руках он трость с серебряным набалдашником держал.

Никто и предположить не мог, что кабинет-министр сюда заявиться.

В приемной у Бирона собралось человек десять просителей, что искали покровительства герцога Курляндского. И был среди них пиит российский Василий Тредиаковский.

Герцога Эрнеста на месте не было, и слуга попросил гостей обождать его светлость. Как только он вернется из манежа то всех примет. Бирон всегда помогал просителям и постоянно жертвовал определенные суммы денег. Например, Тредиаковский, почти ежемесячно клянчил ну него рублики. Имея годовое жаловании в Академии в 350 рублей он пришел просить у Бирона еще 300, надобных ему для публикации его труда противу Ломоносова.

Волынский, осмотревшись, сразу к пииту направился.

— Ты уже здесь, гнида затерялся? — грубо спросил он пиита. — Али думал не найду тебя?

Тредиаковский поднялся со своего стула и спросил:

— Вы сие ко мне говорить изволите, сударь?

— К тебе, гнида, к тебе. Тебе передали мой приказ явиться ко мне?

— Передали, но вы сударь, не мое начальство, и ваши приказы для меня ничто. Да и стихов к свадьбе шутовской я писать не стану. Мой талант не для подобного писания. У меня высокий штить, сударь!

— А про меня пасквили мерзостные ты писать способен?! — Волынский вдруг замахнулся тростью и ударил пиита по плечу. — Вот тебе за то награда! Вот! Вот!

Удары посыпались на Тредиаковского градом.

— Ты станешь писать то, что я прикажу тебе писать! Станешь! Станешь!

Все были удивлены поведением кабинет-министра. Этого никто из посетителей приемной Бирона не ожидал. Нанести побои кому-то в покоях герцога Курляндского — значило оскорбить самого герцога.

В разгар расправы над пиитом, в приемной появился Пьетро Мира. Он увидел, как Волынский избивает кого-то, и схватил его за руку. Тот почувствовал железные пальцы на своем запястье.

— Кто посмел? — зарычал Волынский.

— Вы слишком увлеклись, сударь, — по-русски ответил Мира и отпустил руку кабинет-министра. — Это приемная светлевшего герцога Бирона, обер-камергера двора ея императорского величества.

— Я кабинет-министр!

— И это дает вам право на бесчинство? — совершенно спокойно спросил Пьетро.

— А ты как смеешь, шут, учить меня приличиям? Много возомнил о себе? Али по палке соскучился?

— Меня, сударь, палки не берут. Я на палки могу статью ответить. А сталь не переварит ваш сиятельный желудок! Так что не грозите мне, сударь. А за бесчинство свое вы перед его светлостью герцогом ответите.

Волынский не осмелился ударить шута. Педрилло вызывал страх у многих. На него поднять руку мог лишь тот, кто не знал кто он такой. Как было в случае с поручиком Булгаковым.

Кабинет-министр повернулся к Тредиаковскому и сказал строго:

— А ты чтобы сегодня же начал стихи слагать к свадьбе шутовской. То повеление государыни нашей. Али ты и государыню императрицу ни во что не ставишь? Так я как на доклад попаду, скажу ея величеству, что господин Тредиаковский не желает ея приказ выполнить. Слишком он великий пиит, для стихов тех.