— Как по-мордовски здравствуй? — спрашивала у Никифора Наташа.

— Шумбрат.

— Гм! — шевелила белесыми бровями Наташа, и на лбу у нее возникали и разглаживались крохотные складочки-морщинки. — Шумбрат — здравствуй! Я запомню. Звучное слово.

— На всех языках «здравствуй» звучит хорошо, — вмешался Орлов, видя, что вниманием его слушателей завладел Никифор.

— Не на всех языках оно есть, — заметила Зоя, — Немцы говорят «гутен таг», «гутен морген»-добрый день, доброе утро. И французы — так. Американцы вместо приветствия спрашивают «мак монэй?» — как делаешь деньги? А мы, приветствуя человека, желаем ему не только доброго утра, доброго вечера или побольше денег — мы желаем ему здоровья и долгих лет хорошей жизни. А ведь это самое большое, чего можно пожелать. Здравствуй! Это значит: будь здоров навсегда!

— Хай живе! Здорсвепьки булы, добри люды! — по-украински сказал Никифор, поднимая стакан.

— Шумбрат! — провозгласила Наташа. Все поднялись и сдвинули кружки.

Потом Анка взяла гитару и, сделав перебор, запела:

Это была любимая песня Петра Сергеевича, отца Наташи.

подхватила Наташа.

Гордой романтикой далеких лет, пропахшей порохом юностью отцов веяло от этой песни. И чудились за ее бесхитростными словами истоптанные солдатскими сапогами дороги, скрип повозок, дым и грохот сражений. Нет, не в гражданскую, ставшую историей, войну, а сейчас, вот в эту минуту где-то на фронте объятым пожаром селом шла голубоглазая девушка в солдатской шинели.

Выше всех забирался, рвался из тесной горенки звенящий голос Лиды.

— Эта девушка из песни была, наверное, похожа на вас, — шепнул Никифор на ухо Наташе.

— Почему вы так думаете? — покраснела от удовольствия Наташа.

— Если я останусь жив, — сказал Никифор, не отвечая на вопрос, — то после войны приеду в гости. Можно?

— Конечно. Мы все будем рады.

— Я приеду к вам, Наташа, — проговорил он.

Наташа отвернулась, вспыхнув румянцем. С противоположного конца стола, не переставая перебирать струны гитары, за ними наблюдала Анка.

Должно быть, хмель придал Никифору смелость:

— Мне хочется, чтобы вы ждали меня, Наташа!.. — прошептал он.

— Можно до вас? — Анка, бросив гитару, подлетела и обняла за плечи Наташу. — О чем у вас разговор?

— Напрашиваюсь после войны в гости к Наташе, — ответил Никифор.

— Вот хорошо, если приедете, — затараторила Анка. — Остановиться можно у меня. Я вам свою комнату уступлю… Лучше всего приезжайте летом, когда яблоки поспеют. Правильно, Наташа?

Наташа кивнула.

— А в Мордовии, Митя, лучше, чем у нас? — спросила Анка. Она в упор смотрела на него бархатными глазами, которые были прикрыты густыми ресницами. Что-то таинственное и неизъяснимо привлекательное мерцало в глубине её зрачков. Щедро одарила Анку природа, чересчур щедро.

— На родине всегда лучше, — с легким вздохом сказал Никифор, поглядывая на Наташу. Она не могла сравниться со своей подругой по красоте, но для него была куда милей и дороже.

— А в Мордовии плавни есть? — продолжала допытываться Анка.

— Плавней нет, у нас леса, — ответил Никифор. — Леса с трех сторон Ширингуши окружают. Избы бревенчатые, а не мазаные хаты, как у вас. Речушка маленькая по лугу течет… С Днепром, конечно, не сравнить, но для меня она родная, самая лучшая из рек.

Анка задумчиво потупила глаза, больше она ни о чем не спрашивала.

Сегодня мой день рождения. Стукнуло 19! А мне кажется, что я и не жила на белом свете. Годы, как ветры, проносятся мимо.

Уплатили налог по 50 руб. с каждого трудоспособного. Какой-то дополнительный налог, помимо всех других, он не имеет даже названия. На что налог — неизвестно.

На пристани работают пять девчат с нашей улицы и с Песчаной. Трое — комсомолки. Все мы хорошо знаем друг друга, поэтому не скрываем своих мыслей. Мечтаем о том, как будем встречать братьев, отцов. Поем советские песни. И каждое утро приветствуем друг друга частушкой: