На трибуне стояли известные народу люди. Ванадий Блювалов, блондинистый потный здоровяк с ликом отставного боксера. Пара популярных в прошлом, а ныне безработных и потому патриотично настроенных киноактеров. Грустный, очень пожилой, писатель — лауреат Сталинских и одной Ленинской премий, автор нашумевших в свое время романов "Сибирские рассветы" и "Сибирские закаты". И еще несколько тепло одетых политиков средней руки.

И еще там, на трибуне, я заметил одного человека, лицо которого показалось мне очень и очень знакомым.

Трибуна была уже позади, проплыла кровавым крейсером по морю людских голов, а я все выворачивал и выворачивал голову, не в силах оторвать взгляда от этого человека.

А он подошел к микрофону и, разрубая воздух руками, принялся что-то гневно кричать, свирепо глядя в толпу. Это был Лаврентий Павлович Берия. Силы небесные!

— В Сандуны, — повторил я упавшим голосом.

Значит, мне все это не снится: и митинг, и рабочая газета "Правда" с идиотской статьей о реанимации или реставрации коммунистических вождей, и Сталин со всей его командой, с ума можно сойти!

А что если я и вправду спятил? Если признать, что я всегда был склонен к неожиданным даже для себя скандалам и похмельным безобразиям, это не представляется таким уж невероятным…

Или действительно реанимировались? Если да, то могло ли это произойти без ведома Высших персон?

Если признать доказанным факт существования Бога с ангелами в роли бескорыстных помощников, то, значит, существует и его противоположность, то есть Сатана с рогатыми и хвостатыми кочегарами, поддерживающими устойчиво высокую температуру под сковородами для равномерного поджаривания грешников.

Если рассуждать дальше, то можно прийти к предположению о возможности мирных переговоров между высочайшими договаривающимися сторонами, то есть о встречи в верхах (или низах?) Всевышнего с Заведующим Подземной Кухмистерской.

А что? Сели они за круглый стол, мирно попили цейлонского чаю с баранками и приговорили ниспослать русскому народу очередное испытание. Видно, посчитали, что мало наш народ пострадал в течение своей истории.

А может, и правильно всё. Может, и поделом нам, коли мы на протяжении большей части двадцатого столетия позволяли руководить собой проходимцам, многократно подвертывавшимся России на ее извилистом и грешном пути (ну, конечно, у нас все не как у людей — у нас свой путь!), раз мы разрешали возвышаться над нами всевозможным нравственным инвалидам, честолюбивым безумцам, ограниченным, примитивным и малообразованным самодурам.

Воистину поразишься, почему властителям всегда неведомы сомнения. Может, это одно из условий, по которым Провидение отбирает на нашу шею руководителей государства? А ведь это такая доступная и простая вещь — хоть раз задуматься, а правильно ли я поступаю…

А в ответе был народ — это он платил своими жизнями, беспросветным существованием и бесправием за ошибки руководителей страны, не забывая при этом превозносить их до небес и ставя по всей великой России гигантские прижизненные памятники своим мучителям и палачам.

Мы, живя столетиями в дерьме, всегда раздувались от гордого сознания того, что Россия — это Третий Рим. И всегда восторженно со слезами благодарили "отцов народа" за свое счастливое детство.

Я убежден, если суть Бог и Дьявол, то всенепременно уселись бы они за вышеупомянутое чаепитие…

— Размечтался, — осадил меня таксист, — будто мы без них не обойдемся.

Он обернулся, и мне показалось, что на меня смотрят маленькие глазки Викжеля.

Я зажмурился. Быть того не может!

— Что вы сказали?

Теперь водитель действительно обернулся, и я понял, что у меня только что была слуховая и зрительная галлюцинация. Только этого не хватало!

— Извините, показалось. Выпито было…

— Бывает… — потеплел таксист.

Расплатившись, я высадился у Сандунов. Это о них, о Сандуновских банях, один мой приятель, давно уехавший из России, написал мне, что, проживая припеваючи в краю стриженых газонов, воспитанных собак и не пахнущих мочой подъездов, он, когда ему становится невмоготу и наваливается ностальгия, всегда вспоминает сандуновскую парилку.

Не русские березки, не гармонику за околицей, не Большой, не Рублева, не матрешек, не волжские просторы, а Сандуны! Поверь, писал он, это мое самое сильное, чистое и светлое воспоминание о родине…

У входа в высший разряд дежурили мои давние приятели, словом, те, которым когда-то браво козырял монументальный офицер у Казанского вокзала.

Опять они были одеты не в соответствии с эпохой. Создавалось впечатление, что они неуверенно двигались по шаткому временному мостику моды, застряв где-то посередине шестидесятых годов прошлого века.