Никто не разделил ее энтузиазма.

– Сколько человек сегодня пропало? – подняла голову Оля.

Только Шаман внимательно слушал новости, только Шаман мог быть в курсе. Он бодро ответил:

– Темпы эпидемии усилились. За сегодняшнюю ночь народонаселение Москвы сократилось почти на пятьдесят тысяч.

Возникла долгая, мучительная пауза – как в «Ревизоре». Пятьдесят тысяч!

Каждому, кто это слышал, захотелось отвесить Шаману оплеуху. За новости, за бодрый голос. Останавливало непреложное знание – независимо от того, что они сделают, в пустоте их тел, в том числе наполненного алкоголем тела Шамана, всю оставшуюся жизнь бесчувственные кошки будут скрести душу, напоминая о свершенном и несвершенном за ушедший звездный месяц.

Не сказав ни слова, Фея вышла из квартиры.

За трое суток, фантастически быстро истекших с момента ухода Витька, никто не обмолвился о нем ни словом. Табу.

Саня долго смотрел на Олю. Потом закрыл лицо руками.

– Ей помочь надо, – глухо попросил из-за вздрагивающего забора пальцев.

– Здесь всем и каждому нужны гигантские дозы помощи. Но мы давно запутались – кто, кому и чем обязан. – Оля уже решила, что будет делать дальше. – Давай-ка объявим дефолт по всем взаиморасчетам. Все равно никого не спасти, если не появится новая система обязательств.

Саня понял – окружающие его люди сдались. Отреклись друг от друга – тяжесть ответственности, угрызения совести не получается тащить вместе. Никого спасать они уже не могли. Еще день-два покиснут в подполье и разойдутся в разные стороны, чтобы смущать обывателей отблесками своего былого величия.

Демиурги обещали спасти мир от исчезновения. Как и многие другие, они чувствовали себя полноправными хозяевами своих слов. Захотели – дали, захотели – забрали назад…

Metallica: «Nothing Else Matters»

На улице вечерело. К Фее неторопливо подкатила юркая «Нива» с кенгурятником. За рулем сидел Идеолог собственной персоной. Его лысина была тускла.

Фея узнала его. Не стала приветствовать. Он тоже не стал размениваться на лишние слова:

– Народ бушует, Фея Егоровна. Мы стараемся не допустить утечки о вашем местонахождении. Иначе вас порвут на части.

– Почему? Вы же возобновили полеты.

– Увы, это не имеет прежнего эффекта.

– Чуший бред.

– Настроения масс не всегда имеют что-то общее с реальностью.

Фея пошла по тротуару. Нива поехала рядом – трогательный перепев финальных аккордов «Блондинки за углом». Идеолог высунулся из окошка и зашептал:

– Мы стараемся скрывать, что к нам попал самый молодой сотрудник вашей компании. Иначе и ему не отделаться от подзатыльников.

– Где он? – зашипела в ответ Фея. – Вы же знаете, я могу размазать вас по асфальту!

– Успокойтесь. Как раз сейчас я намекаю на готовность везти вас к нему.

Изюминка российского автопрома сорвалась с места. Через двадцать минут они входили в отреставрированный особняк, расположившийся в нескольких шагах от грозных бастионов ФСБ на Лубянской площади. Полутемными коридорами Идеолог провел Фею в какой-то чулан с прозрачной стеной. За ней в огромном стоматологическом кресле сонно хлопал глазами Витек. Казалось – из него выпиты все соки. На лице тени тревог, сомнений, вопросов.

– Ему плохо? – Она повернулась к Идеологу и не вцепилась в хищную физиономию только потому, что вопросы, сомнения-тревоги доедали и ее тело.

– Очень. Как бы вы себя чувствовали, если бы знали, что призваны помочь людям? Суетились, пытались, вкалывали. Потом – бац! – прозрение: ты – не нужен. Люди боятся исчезнуть. Боятся остаться. Они боятся быть могущественными. Ничтожными прозябать не желают. – У Идеолога, как и прежде, находилось авторитетное мнение на все случаи жизни. – Цена, которую нужно платить, чтобы разобраться, чтобы пройти, – это и есть цена спасения, равная жизни. И оплатить можно, только прожив эту жизнь.

В руках Феи оказалось пушечное ядро времен Крымской войны.

Идеолог кивнул, словно соглашаясь – что бы она ни сделала с этим ядром, любое действие будет достойным ответом. И все-таки он закончил:

– Но никто не готов жертвовать сам, уверенно соглашаясь на другие жертвы.

Фея запустила снаряд в стекло, весело осыпавшееся к ногам. Бросилась вперед, но в смежной комнате оказался не Витек, а пустое стоматологическое кресло и жидкокристаллическая панель.

Они теперь должны быть везде? Даже у стоматолога? Даже в тюрьме?

Дельфин: «Дверь»

Прошлое представлялось Толяну чем-то вроде огромной расколотой вазы. Несмотря на многочисленные трещины ей удалось устоять в полутемном углу, но, чем дальше он прогрызался в будущее, тем больше осколков возникало рядом с этим шедевром несложившейся жизни. Глядя на них, он с горечью осознавал ошибки, тысячу раз заклинал: «Нужно было так, а не так!» Старался мысленно приладить опадавшие, как листва, осколки, закрыть многочисленные пробоины в фарфоре, и тогда перед глазами возникал образ другой, более достойной судьбы.