Впечатление, что Тимаду утешили мои слова, было обманчиво. Она пошла на море купаться с Дикой. Сплела венок из трав и цветов для Аттиды. Подарила мне разукрашенный сардский обруч для волос. Все это было приготовлением.

Мы нашли ее в яблоневой роще — она повесилась на самой старой яблоне на одном из своих украшенных золотом сардских поясов. Ее ноги чуть двигались, словно танцуя в воздухе над ковром сиреневых гиацинтов. На самой высокой ветке яблони осталось одно красное яблочко, до которого никто не смог дотянуться.

Мы разрезали пояс, любовно обмыли ее и в погребальный костер бросили собственные волосы. Они шипели в огне, издавая едкий запах — запах принесенной в жертву юности.

Девушки были в отчаянии. Они просили меня сочинить песню о ней, чтобы спеть, когда мы будем отправлять ее прах домой. Мы передали урну с пеплом на корабль, сделав на ней надпись:

По острову разнесся слух, что одна из учениц Сапфо покончила с собой. Это было началом нашего конца.

Мой брат Харакс здорово растолстел и полысел. Лицо Родопис с годами все больше уподоблялось ее душе, и теперь внешне она была такой же, как и внутри. Зрелище далеко не ласкающее глаз.

— Сапфо, — сказала она, — нас беспокоят слухи о тебе и твоих ученицах, что доходят до нас. Говорят, одна молодая женщина повесилась из любви к тебе. Мы желаем тебе добра и потому не находим себе места. Мы волнуемся за твою репутацию.

— Моя репутация! — воскликнула я. — Моя репутация, как и твоя, давно уничтожена. Ты ведь знаешь, как говорят в Навкратисе: «Если твоя репутация погибла — получай от жизни удовольствие».

Родопис невинно захлопала глазами.

— Обо мне никто и слова дурного не сказал, пока ты не оболгала меня в своих непристойных песнях. Теперь мне нелегко восстановить мое доброе имя. Но, будучи уважаемой замужней женщиной и женой твоего брата, я должна просить тебя вести себя более осмотрительно.

— Убирайтесь вон! — закричала я на Родопис и Харакса. — И больше не появляйтесь здесь!

Ах, если бы Эзоп был здесь, он бы сочинил притчу с моралью: «Нет большей ханжи, чем бывшая шлюха».

Первая смерть ровесника поражает друзей, как удар молнии. Умирают деды и бабки, умирают родители, погибают в сражении воины, умирают на родильном ложе женщины, но когда пятнадцатилетняя девочка лишает себя жизни, ее друзья внезапно проникаются ощущением собственной смертности. Прежде смерть была для них мифом. Теперь стала реальностью.

— Почему мы не спасли ее, Сапфо? — спросила Дика.

— Потому что не понимали, как глубоко ее отчаяние, — сказала я. — Мы не можем спасти всех.

— Почему? Почему? Почему? — воскликнула Аттида.

— Потому что боги капризны, а пряхи не только прядут, но и перерезают нити. Жизнь распределяется не равными долями.

— Скажи, что мы никогда не умрем! — воскликнула Анактория.

— Если бы я это сказала, это было бы ложью, а я как ваш учитель никогда не лгу.

Мы улеглись все вместе на моей большой кровати, чтобы было теплее, и вспоминали Тимаду, какой она была в свои счастливые дни.

— Почему боги допускают смерть? — спросила Аттида.

— Потому что они завидуют смертным и хотят управлять нашими судьбами, — сказала я. — Примите это и сочините об этом песни. Отомстите им наилучшим образом.

Возможно, самоубийство Тимады потрясло нас, потому что предвещало судьбу каждой. Мои ученицы вкусили свободы только для того, чтобы ее у них тут же отобрали. План состоял в том, чтобы девушки успели поднатореть в искусствах, прежде чем выйдут замуж и станут добропорядочными матронами. Но женам в те дни приходилось не намного лучше, чем рабам. А искусство учит свободе. В этом-то и парадокс. Мы учим дев сочинять песни, а потом выдаем их замуж, и мужья затыкают им рты. Предчувствие этого порождает отчаяние, которое ведет к шумным ссорам, синхронным менструациям, истерикам, меланхолии. Тесная группка молодых женщин — явление очаровательное, но и взрывоопасное. Внутри ее столько подавленных страстей, готовых вырваться наружу.