– Но надо же умыться… Ведь страшно смотреть…

– Умоюсь я… – уже довольно раздраженно ответил ей Юсупов. – Шла бы ты… на кухню… Пенелопа…

Этого Лариса уже не смогла вытерпеть. Мало того что она убирала осколки и грязь после того, что именно он натворил, так ее же еще и на кухню выставляют, как обслуживающий персонал. Кажется, он извиняться бы должен, прощения просить, что не только себя перед всеми унизил, но и ее тоже, а он еще и командует. Она, Лариса, ведь приехала сюда в качестве его женщины, а он полез под юбку к другой. Это ж позор! Неужели он этого не понимает? Или просто пытается держать фасон?

– Ну вот что, Юсупов, – начала она. – Не тебе тут командовать. Не захочу, так и не будет тебе пюре. Трескай свои холодные шашлыки!

– Запросто, – спокойно отозвался он и запалил новую сигарету.

Ларисе хотелось вырвать у него сигарету из пальцев, разорвать в клочки, а потом еще и растоптать. Вместо этого она, подбоченясь, спросила:

– Не стоит делать вид, что тебе наплевать на то, что случилось!

– Но мне действительно наплевать… Правда, не на все… – ответил он и в очередной раз глубоко затянулся сигаретой.

– Как говорится, вот с этого места поподробней, пожалуйста!

– Ты уверена, что хочешь это знать?

– Уверена! Я вообще не понимаю, что происходит и в каком качестве я здесь присутствую!

Поскольку Виктор продолжал молчать, жадно затягиваясь чуть ли не десятой сигаретой подряд, Лариса решила учинить допрос с пристрастием, не полагаясь на его добровольное признание:

– Итак, начнем с начала! На что тебе наплевать?

– Ну… например на то, что меня по кумполу шарахнули и что ходить мне с эдакой дурой на лбу придется довольно приличное время.

– И все?

– Пожалуй, нет. Еще мне наплевать на то, что думает по поводу происшедшего твой бывший любовник и… ты… тоже…

– По крайней мере, честно, – ответила Лариса сразу севшим от накатившей душевной боли голосом. Она вдруг подумала, что никогда не сумеет достучаться до этого человека, несмотря на всю близость их отношений. Виктор – будто телефонный аппарат, который все время выключен, когда она рядом, или вне ее, Ларисиной, зоны доступа.

– А я тебе никогда не врал, – отозвался Юсупов. – Я вообще очень редко вру.

– Но почему тебе все равно, как я к этому отношусь? – в отчаянии выкрикнула она. – Неужели я тебе до такой степени безразлична?!

Виктор затушил окурок сигареты о грязную тарелку, смерил Ларису весьма странным взглядом и ответил на ее вопрос своим вопросом:

– Тебе хорошо со мной в постели?

– Хорошо, – отозвалась она без заминки, будто эта ее торопливость могла как-то исправить дело.

– Ну и что тебе еще нужно? Эта постель у тебя будет! Даже сегодня! Вот прямо как поем холодных шашлыков, умоюсь – она и будет! Идет?!

– Нет!!! – звенящим голосом выкрикнула она. – Ты мне не сказал еще, что же тебе тогда не безразлично!

– Сказать? – Виктор не по-доброму усмехнулся.

– Да!

– Мне не безразлично, что женщина твоего бывшего любовника теперь будет думать, что я подлый насильник, и избегать всяческих контактов со мной.

– А ты… а ты… – Лариса задыхалась от возмущения, – хотел бы искать с ней еще контактов?!

– Пожалуй… Она мне очень понравилась. Так, как до этого ни одна другая…

– Да чем же понравилась-то?! Она же… она же простушка из простушек!

– Тебе не понять мужиков, Лариса… Эта Дана… она… она настоящая женщина…

– Ага! Она настоящая женщина… А я какая?! Ненастоящая?! Искусственная?!

– Она – женщина, а ты – гламурная woman! Почувствуйте разницу, мисс!

Лариса необыкновенным усилием воли подавила в себе рвущуюся наружу истерику и спросила как можно спокойнее:

– Чего ж ты тогда начал насиловать эту настоящую женщину, как какую-нибудь гламурную woman?!!

Виктор впервые за время разговора отвел глаза и произнес с совершенно незнакомой Ларисе интонацией:

– Голову совсем потерял… Кое-что почудилось… Давно со мной такого не случалось… Выпил много…

Бедной Ларисе очень хотелось сбегать в дачный домик за подсвечником в виде Алесандрийского столпа и с помощью его уложить Юсупова на месте, как недавно хотелось и Артуру. Потом она подумала, что было бы гораздо лучше, если бы кто-нибудь саданул ее этой медной штуковиной изо всех сил, только чтобы уж насмерть, чтобы не испытывать этой боли, которой она не знала раньше и от которой разрывается сердце.